«Я собираю мгновения». Актёр Геннадий Бортников - Наталия Сидоровна Слюсарева

class="p1">Она почти не изменилась, только рядом с мощной фигурой Мордвинова – Лира – показалась какой-то эфемерно хрупкой, трогательно-беззащитной. «Это – Ирина Сергеевна», – шепнула мне Наташа. «Знаю! – гордо ответил я. – Это Анисимова-Вульф». Мы поднялись со своих мест и наткнулись на человека в очках, который стоял позади нас. «А это мой папа» – сказала Наташа. «Бортников», – представился я. «Знаю, знаю, наслышан, – улыбаясь, сказал он. – Мне говорил про тебя Радомысленский». И коротко произнес, протягивая мне руку: – Никонов, директор театра.

Заканчивая школу МХАТ, я играл в двух дипломных спектаклях – в пьесе К. Симонова «Под каштанам Праги» в роли Стефана и в чеховских «Трех сестрах» в роли Тузенбаха. Константин Симонов смотрел спектакль по своей пьесе, хвалил всех и персонально меня. Это было приятно. Поэт – личность, красавец-мужчина. Ходили легенды о его отношениях с любимицей публики Валентиной Серовой, служившей одно время в театре Моссовета и работавшей с И. С. Анисимовой-Вульф. Этот факт я уже персонально отметил для себя, ибо стал интересоваться историей этого театра и посмотрел ряд спектаклей.

Я заканчивал четвертый курс Школы-студии МХАТа. Мы, вчерашние школяры-студийцы, с волнением выходили на студенческую сцену, понимая, что беззаботная пора подошла к концу и завтра мы будем предоставлены сами себе. В антракте одного из спектаклей ко мне подошел человек и передал конверт с маркой Театра им. Моссовета. Я вскрыл конверт и обнаружил листок бумаги, на котором было напечатано: «С вами хочет познакомиться Ю. А. Завадский», и далее – номер телефона. Такая практика существовала – у меня уже лежали конверты из театра им. Станиславского, Малого театра; недавние выпускники студии, а ныне актеры «Современника», убеждали меня, что я без труда пройду конкурс в новомодный театр. Сам Михаил Кедров, режиссер МХАТа, присматриваясь ко мне, обещал, что если я пройду конкурс совета театра, то он будет не прочь попробовать меня на роль в своей новой работе.

У меня были интересные предложения и в кино. Голова слегка кружилась, я не торопился с окончательным выбором. А выпускники уже бродили по московским театрам, показываясь в приготовленных для этого драматических отрывках. Долгом каждого считалось помогать однокашникам и подыгрывать им в сценах из спектаклей.

Уже прозвучал третий звонок, в моем сознании возник таинственный образ человека, которого я один раз издалека видел в театре и раза два по телевидению. Я вспомнил, что пару раз мы с моей сокурсницей Н. Никоновой были в Театре им. Моссовета, где ее отец служил директором.

Я показал ей письмо и услышал: «Иди!» На другой день я позвонил по телефону, указанному в письме. Строгий женский голос ответил: «Театр Моссовета слушает». Я объяснил причину, по которой звоню. «Сейчас соединю», – смягчился голос. Через минуту в трубке раздалось: «Я слушаю!» Несвязно я сообщил, что мне пришло письмо от Завадского, который хочет со мной познакомиться. В трубке зазвучал заразительный смех, а затем: «Ты Бортников? А я – Завадский». Он разъяснил мне, что действительно хочет меня посмотреть: «Кстати, о вас очень тепло говорил Виктор Сергеевич Розов». Мы договорились о встрече.

В назначенный день мои сокурсники были мобилизованы мною, и шумная толпа отправилась в Театр Моссовета. На проходной меня поджидал завтруппой, но, увидав такое многолюдье, заволновался и остановил наше дальнейшее движение, объяснив, что это не показ, а скорее беседа. Он позвонил куда-то по внутреннему телефону. «Да, – сказал завтруппой, – нужен только Бортников, остальным спасибо». Впрочем, – добавил он, – пусть останутся партнеры для одного – двух отрывков, на всякий случай». И он пропустил меня в «святая святых», указав перстом вверх, чтобы я поднимался по лестнице.

Удивительно, что первый театр, куда все отправились, был театр Моссовета, появление в котором я откладывал на дальнюю перспективу. Но отступать было некуда, к тому же я должен был еще подавать реплики в сцене для моей сокурсницы.

Мои товарищи пошли в отведенное для них помещение, чтобы переодеться в костюмы и готовиться к показу, а я остался на лестничном марше, ожидать, так как сценка с моим партнером должна была быть показана в самом конце. Сверху я услышал голоса и увидел спускающегося по лестнице высокого человек в отличном сером костюме с венчиком белых пушистых волос на голове. Это был Завадский. Его сопровождали какие-то люди, и та женщина-режиссер, которую я заметил на давней премьере с Любовью Орловой.

Я поклонился и произнес: «Добрый день!» – «Здравствуй!» – сказал Завадский и протянул мне руку. «Бортников, студия МХАТ», – представился я. Дама что-то тихо сказала Завадскому. Он весело взглянул на меня. – «Так вот ты какой высокий. Ну-ка встань со мною рядом». Я встал. Завадский рассмеялся и как-то совсем по-детски заявил: «Ирина, а я все равно выше!» Тут все засмеялись, а Завадский, взяв меня за руку, повел всех в зал, где должен был состояться просмотр студентов.

В зале уже находились люди, видимо, молодые актеры театра. Я примостился на свободный стул среди незнакомых мне людей и показ начался. Честно говоря, я был взволнован, я проклинал себя, что попал в эту ситуацию. Ругал себя за то, что не подготовил к показу ни одного серьезного отрывка, что оделся не подобающим образом и, что волею случая, нахожусь сейчас не за дверью этого зала вместе с товарищами, а сижу почти рядом с комиссией, которая вынесет оценку каждому из нас.

Но когда публика начала бодро реагировать на происходящее на площадке, я, глядя на игру своих товарищей, стал просто зрителем и, осмелев, громко смеялся и пару раз пытался аплодировать, чем вызвал укоризненные взгляды некоторых экзаменаторов. Но вот дошла очередь и до меня. В щель двери выглянула растерянная физиономия моего партнера. Он делал мне какие-то знаки. Тогда я громко произнес: «Начинай, Толя! Я здесь! И, пробираясь между рядов публики, начал произносить свои первые реплики. Нашу сценку «Поэт» принимали очень хорошо. Завадский смеялся вместе со всеми. Режиссер Анисимова-Вульф улыбалась, держа в руке дымящуюся папиросу. Показ был закончен. Всех поблагодарили и предложили звонить в театр на другой день – узнать о результатах.

Наконец-то я оказался в окружении своих товарищей и стал объяснять, каким образом оказался среди экзаменующих. В это время из дверей зала появился какой-то забавный старичок с четками в руках и строго заявил: «Бортников, вернитесь в зал!» Первый вопрос, который мне задал Завадский, был о том, почему я не показал сцену из дипломного спектакля. Я стал нести какую-то околесицу насчет того, что внезапно заболела моя партнерша и, что, готовя к показу сюртук моего чеховского Тузенбаха, я случайно прожег его утюгом.

Я ждал сурового осуждения, но Завадский и Анисимова-Вульф не утратили хорошего расположения. Завадский произнес: «Познакомься, это Ирина Сергеевна, а это директор театра Михаил Семенович Никонов». – Я узнал Наташиного отца, с которым мы оказались в одной ложе на премьере «Короля Лира». – «Завтра в три я жду вас в дирекции» – сказал он. Оказавшись на улице (мои товарищи уже покинули театр), я долго не мог прийти в себя и не знал, что мне теперь делать. Все же я решил позвонить своему педагогу Е. Морес и рассказать о том, что произошло в театре Моссовета.

«Ирина Сергеевна – хороший режиссер, отличный педагог, а Завадский, что тут говорить, любимец Станиславского!» Эти ее слова меня окончательно добили. Я корил себя за то, что так легкомысленно познакомился с ними, что, видимо, у них сложилось не то должное впечатление обо мне, на которое я мог рассчитывать. И все же на другой день я появился в театре и был препровожден в кабинет директора Никонова. Его дочь Наташа, кстати, не показывалась в театр Моссовета. И впоследствии служила в Театре на Малой Бронной.

Итак, я вошел в кабинет директора. Никонов протянул мне руку и усадил в кресло возле стола. Сел сам. Поворошил какие-то бумаги на столе, махнул рукой и поднял телефонную трубку: «Зоя Ивановна, принесите-ка три чашечки кофе». Положил трубку и, подмигнув мне, извлек из ящика стола две небольшие рюмочки и бутылку коньяка. «За знакомство», – улыбаясь, сказал он.