Волны любви. Маленькие семейные истории - Диана Вран

сделал просто загляденье. Делал, правда, целую неделю. Все чертежи чертил, прежде две хороших доски испортил. Зато скамейка получилась как игрушка. Летом поеду в Ольгино, буду сидеть на этой скамейке и вспоминать моего ненаглядного внучка. И в кого он такой сообразительный? Безотцовщина же. Мой Иван, конечно, мог утюг или розетку отремонтировать, но не более того. Вовка, может быть, учит? Так не похоже. У того принцип: сапоги должен тачать сапожник. Если что-то в доме ломается, тут же мастера вызывают. Да Вовка сам, можно сказать, без отца рос. Степка по пять-шесть месяцев в плавании пропадал. А уж когда в морфлот перешел, совсем пропал. Не мудрено, что на воле любовницу завел, за что его Лена и выгнала.

Неужели мой ненаглядный внук в этого пошел, в папашу своего названного, «фашиста недобитого»?

А еще с ним стало интересно: и поговорить можно о чем угодно, и поспорить, и не факт, что твоя сторона будет правая. Умный не по годам. Упрямый только. Вот сейчас кровиночка моя едет неизвестно куда с чужим мужиком из-за чистого упрямства. Хоть бы узнать, что он затевает. Одно твердит:

— Бабуш, я должен поехать с папой и разобраться во всем.

А в чем разобраться? Разве не видно, что это за отец? Неделя, как я приехала и не видела, не слышала, чтобы словом с ребенком перемолвился. Придет, сядет и молчит. Или пиво с Вовкой хлещет.

Только мальчишке всё равно. Подавай ему папу хоть какого. Маленьким был, всё к солидным мужикам в метро приставал. Выберет кого поприличней, подойдет и на весь вагон объявит:

— А у меня папы нет!

Позора сколько натерпелась из-за этого. В метро вместе с ним перестала ездить. Как-то утром иду его будить, в Ольгино дело было, а его и след простыл. Выбегаю на улицу. Стоит мой внук как часовой у калитки и смотрит на дорогу. Так повторялось несколько дней. А потом пришел ко мне директор местной школы Василий Алексеевич и устроил мне выволочку. Это мне! В мои годы! Оказывается, Генка поджидал мужчину, когда тот шел на работу мимо моего дома, и навязывался ему в друзья. Я разозлилась на дочь, а более всего испугалась — вдруг ребенок, действительно, уродом вырастет, как говорил директор школы. В панике Вовке стала звонить. Потом, когда решался вопрос об опеке, и я пригрозила ему, что буду оспаривать в суде решение в его пользу, он мне и припомнил, как я кричала тогда в трубку, чтобы он отобрал младшего брата у матери и сам воспитывал.

Всякое было. Уже когда в школе учился, вдруг спрашивает:

— Бабушка, я больной? Может быть, я какой-то неправильный, и потому папа от меня отказался?

Что тут скажешь? Может быть, и неправильный, раз так остро чувствует отсутствие отца. Говорила же я дочери, что поздние дети странные. Вон в Ольгино полно мальчишек из неполных семей по улицам носится, никто не страдает. Хотя кто их знает? Никому дела нет, что у ребятишек в душе творится. А Ленка, зараза, господи, прости меня грешную и душу дочки моей усопшей, своими вояжами за тридевять земель ребенку душу терзала…

Все время пока шли сборы, мое сердце разрывалось от горя и тоски. Чтобы не разрыдаться в голос, старалась больше молчать. И поговорить с внуком перед отъездом как следует не пришлось. В последнюю неделю Тамара затеяла серию проводов. Сначала собрали школьных друзей ребенка, потом дворовых в каком-то развлекательном центре. Потом собрались родственники. Пришли сестры Тамары с мужьями и детьми, семьи двоюродных братьев Владимира по отцовской линии в полном составе. Пригласили семейную пару, с которой Елена дружила до последнего. Были еще какие-то люди, которых я смутно помнила по похоронам дочери. «Недобитый фашист», слава богу, отказался от приглашения. Все сопровождалось шумной подготовкой и долгими застольями. Я устала от суеты и не чаяла остаться наедине с внуком. Чувствовалось, что Геночка тоже хотел, чтобы это поскорее закончилось. Когда мы с ним, наконец, смогли уединиться, он признался, что устал от ожидания неизвестности, которая ждала его впереди среди чужих людей в далеких краях. Хоть бы поскорее это наступило, — как он выразился.

В день отъезда, когда за Владимиром с Тамарой и внуком закрылась дверь, я дала волю своим чувствам. Рыдала в голос, не вытирая слез, и шарахалась по квартире из комнаты в комнату, пока не вернулся правнук Артем, вышедший проводить печальную процессию до машины. Тогда я собралась и пошла потихоньку на квартиру дочери. Шла медленно, часто останавливалась, чтобы посмотреть на часы. Отсчитывала минуты до взлета самолета. Сиротиночка моя ненаглядная! Сидит сейчас в аэропорту. Сердчишко, наверное, готово из груди выпрыгнуть от страха. Говорила я, что лучше ехать на поезде. Так нет, этот упырь уперся.

— Нет, у нас есть билет для самолет. Поезд так длинно. Я хочу спешить.

Длинно ему, немтырю. Знаем мы, что у тебя длинно! Было бы коротко, не состряпал бы ребенка на горе и страдание! Господи, прости меня, грешную! Что же это я такое говорю? Представить страшно, что не было бы у меня моего ангела! Пусть где угодно, хоть на Луне, только пусть будет.

В квартире я сразу прошла в комнату внука. Здесь как всегда был идеальный порядок. Только теперь уже он казался каким-то неживым. На письменном столе лежала тетрадь с обложкой в математических формулах, пара ручек и… коричневый кожаный футляр с монограммой под золото в форме латинской буквы «R». Что же это Гена забыл забрать свой ножичек? Ведь он им так дорожил столько лет!

Однажды я спросила дочь:

— Что же это за папаша такой? Ни разу ребенку никакого подарка не пришлет. Не соображает что-ли? Хоть бы ты ему подсказала.

— Мама, я раньше возила сыну подарки. Маленьким он радовался им. Но чем старше становился, тем равнодушнее к ним стал относиться. Перестал верить, что подарки отец присылает. Думает, что это я их покупаю.

— Сделай так, чтобы поверил. Придумай что-нибудь.

Вот тогда на имя внука пришла посылка из Германии. Я как раз была в эти дни в Москве на конференции, и мы втроем ходили получать ее на почту. Внутри небольшой упаковки лежало письмо на немецком языке и этот ножик. Восторгу мальчишки не было предела. Уж