Здесь вам не Сакраменто - Анна и Сергей Литвиновы

Дядя Радий (как его издавна и до сих пор называет Юра) тоже в ударе. Рассказывает были и небылицы о своей службе на Байконуре, на камчатском полигоне Кура, в отряде поиска и спасания космонавтов. Поёт песенки собственного сочинения – гитара есть и в доме матери с отчимом:

В те времена – начинается год восемьдесят четвёртый – все, кто может, в хорошем советском обществе поют бардовские, как их называют, или каэспэшные песни: Визбора, Окуджаву, Городницкого, Юлия Кима. И даже Галича – кто очень смелый и в проверенной компании (в семьдесят четвёртом году Галич эмигрировал, и его имя под запретом). Те же из бардов, кто поёт и сочиняет сам, – короли на любой вечеринке. Песни дяди Радия Юрию нравятся. И вообще он – один из тех немногих «взрослых» (как по привычке называет поколение родителей Юрочка), с кем ему интересно, весело и просто. Ни с матерью, ни с отцом, ни, тем более, с мачехой или отчимом подобного понимания-единения нет. И это ещё одна причина, почему Иноземцева-младшего тянет к этому семейству, а значит, и к дочери Радия Маше.

Ближе к концу вечеринки хитруля-мама говорит: «У меня два билета есть в «Современник», на «Спешите делать добро», играют Неёлова и Кваша, мы с Николаем никак пойти не сможем», – и выжидательно смотрит на сына. Тот, подвыпивший и размякший, ляпает: «Давайте я схожу». И Мария тут как тут: «Чур, я с тобой! Чур, я с тобой!»

Так у них потихоньку и завязывается. На следующей неделе они отправляются в театр, ехать после спектакля в Голицыно-два поздно, поэтому мама любезно предлагает Маше переночевать у неё на Ленинском (о том, чтобы девушке остаться на квартире у холостого Юрочки, и речи пока нет). Иноземцев-младший провожает её до бывшего родительского дома, заходит на чай. В прихожей, при расставании, среди чужих пальто, они впервые целуются. Губы у юной и хрупкой Маши на удивление сильные, требовательные.

Свою лепту в воспитание великовозрастного сына вносит и Иноземцев-старший. Владислав Дмитриевич, выгадав, когда мачеха Марина дежурит вечером в народной дружине, приглашает Юрочку к себе в подмосковный Калининград, на чай. Спиртное старший Иноземцев и сам не очень любит, и не считает нужным поощрять нездоровое пристрастие сына. Пробавляются крепким «индийским со слоном» и тортиком. Владислав Дмитриевич не нудит, не воспитывает. Напротив, предлагает: «Хочешь, я буду тебе свою машину давать кататься? А потом, со временем, и вовсе у меня её возьмёшь?» Юрочка поражён, смущён, растроган: «У меня и прав нет. Да и как же ты – без машины?» Отцовские «Жигули» небесно-голубого цвета для Владислава Дмитриевича – предмет неистощимой заботы и гордости. По выходным и вечерами он пропадает в гараже, бесконечно починяя и усовершенствуя свою «копейку». Иногда они с мачехой совершают марш-броски в Суздаль или Переславль-Залесский, отпуска проводят на колёсах в Крыму или на Кавказе. «Права? – переспрашивает отец. – Ну, ты в автошколу пойдёшь, выучишься. А машина… У нас на фирме[6] с этим легче, чем везде, Марина на очередь встала – может, на будущий год подойдёт. Конечно, старую я тебе подарить не могу, мне ведь на новую где-то деньги добывать придётся – но отдашь мне столько капусты, сколько сможешь. Опять-таки стимул у тебя появится подкопить, поприжаться, а не все свои гонорары на ветер пускать».

Трюк с очередью на автомобили Юра знает, многие счастливчики в столице, в том числе отец, его проделывают: если собственником авто числится муж, на новую машину записывается на своём предприятии жена. Года через три-четыре очередь подходит, старую машину продают на авторынке, причём обычно по цене новой: семь с лишним тысяч рублей, а то и с прибытком. Подержанные машины обыкновенно скупают жители Закавказья: грузины, армяне, азербайджанцы – там у них совсем иное представление о деньгах, да и спекулянту (а в представлении москвичей все приезжие с юга – спекулянты) негде получить новое авто легально. Деньги, вырученные от продажи подержанной машины, хитрый столичный автовладелец вносит на приобретение новой.

– Но я, пап, семь тыщ, чтоб тебе отдать, никогда не накоплю… – бормочет Юра.

– Но хоть что-то, да соберёшь! – энергично восклицает отец. – Остальное, что потребуется, я займу, может, маманя тебе чего подкинет. Ты у своих друзей-журналистов одолжишь, они богатые. В КВП возьмём.

Никакой системы автокредитования в Советском Союзе нет: зачем, если лимузины фактически не продают, а распределяют по предприятиям (однако за деньги, да немалые). Зато почти во всяком учреждении существует КВП, или «касса взаимопомощи»: сотрудники ежемесячно отчисляют туда по пять или десять рублей, зато если подопрёт нужда, можно в любой момент взять беспроцентный кредит – тысячу рублей или даже две, а потом, в течение года-двух, расплатиться.

Совместные усилия Гали и Владислава дают свои плоды: Юра начинает меньше пить, лучше вписываться в советскую жизнь. У него появляется нечто вроде целей в жизни: он встречается с положительной девушкой, впереди светит собственная машина, поэтому приходится больше работать, он бегает по интервью, ездит по командировкам. Записывается в школу ДОСААФ, водит Машу в кино и рестораны…

Тем временем умирает Андропов. Это февраль восемьдесят четвёртого, как раз идёт зимняя Олимпиада в Сараеве, и в знак траура на один день весь Союз лишается спортивного зрелища – соревнования не показывают, только передают результаты по радио. На трибуну Мавзолея взбирается андроповский преемник – астматический, с трудом дышащий и говорящий Черненко. Про него ни у кого нет уже никаких иллюзий. Анекдоты начинают рассказывать непосредственно в момент восхождения на престол: на семьдесят втором году жизни, не приходя в сознание, генеральным секретарём ЦК КПСС избран Константин Устинович Черненко. В качестве компенсации журналистам приказано (такого не было даже при позднем Брежневе) во все свои статьи, к месту и не к месту, вставлять цитаты из нового лидера. Злые языки делают слова «как сказал-указал-заказал Константин Устинович Черненко» новой присказкой, а его самого, по первым буквам инициалов, кличут Кучером.

А жизнь страны и её героев идёт параллельным курсом, никак на власти не влияя (и наоборот). Весной восемьдесят четвёртого, после одного из совместных культпоходов Юрия и Марии, её родители думают, что она ночует у тёти Гали на Ленинском; матери он плетёт, что Маша уехала домой в Краснознаменск; она же остаётся у него в съёмной квартире в Свиблове. Маша оказывается девушкой, он нежен с ней и нетороплив. А утром, за кофе, она вдруг говорит ему: «А ты знаешь, Иноземцев, я люблю тебя; и, если ты меня обманешь, используешь и бросишь, я просто тебя застрелю. Возьму у отца его табельное оружие и убью». Он переводит всё в шутку: «Нет у твоего отца пистолета, он хоть и подполковник, но инженер». – «А вот и есть, он в патруль ходит, и свой «ТТ» несколько раз домой приносил. А стрелять нас в школе на НВП учили».