Наш человек в Киеве - Евгений Львович Зубарев

демонстрантов, из которой меня неожиданно строго окликнули:

– Це кто таков?

– Це пресса, – отозвался я аутентично, заодно помахав камерой у них перед носом.

– Проходи, – согласились со мной силуэты в сумраке, и я прошёл.

Зашёл я очень вовремя – среди тарахтения генераторов вдруг послышались звуки совсем других движков, помощнее, и на площадь заехали три тентованных грузовика. Машины встали неподалёку от стелы, не глуша двигатели.

Фары грузовиков были направлены на лагерь бунтовщиков, и в их свете стало видно мелькание десятков силуэтов в форме с дубинками в руках.

– А-а-а! – грозно отозвалась на это невидимая мне толком толпа.

– Граждане митингующие, просьба очистить территорию! – раздалось из темноты не менее грозное в мегафон сначала по-украински, затем по-русски.

– А вот хрен тебе!

– Это кто там гавкает!

– Слава Украине!

– Киев, вставай!

– Смерть ворогам!

Я поднял камеру, включил её и понял, что она не пишет – экран не реагировал на мои истеричные нажатия на кнопку «запись». В этот момент солдаты национальной гвардии пошли в атаку, начав разбирать ближайшую к себе палатку. Из палатки, громко и грязно матерясь, внезапно полезли здоровенные, пьяные и злые мужики. В свете фар грузовиков было видно, что у мужиков в руках тоже есть дубинки, а также что-то ещё – мне вот показалось, что даже палицы или какое-то аналогичное средневековое оружие. Началось рукопашное сражение, на которое я мог лишь смотреть и материться не менее экспрессивно, чем его участники.

Неподалёку нашлась пустая скамейка, и я сел на неё, изучая настройки камеры. Почему она не пишет, я так и не понял, зато понял, что сегодня зачистить майдан у власти не получится – в атаку на солдат вдруг пошли какие-то несметные силы, отсиживавшиеся до того то ли в палатках, то ли в кафетериях неподалёку.

Армейские грузовики эта толпа вынесла за пределы площади буквально на руках, а солдат аккуратными, но действенными оплеухами отогнала ещё дальше, куда-то в проулки, после чего некогда грозный голос в мегафоне сменил тональность и начал примирительно предлагать договариваться и хотя бы не жечь костры на площади.

– Граждане митингующие, мы же договаривались с вашим руководством – соблюдать общественный порядок, не жечь костры, не подвергать опасности общественные здания…

– С жинкой своей договариваться будешь, чтоб она тебе минет почаще делала, – весело кричали ему в ответ.

Очень скоро вокруг меня бурлила толпа в две-три тысячи энергичных, крепких спортивных мужчин, и это производило сильное впечатление – во всяком случае, я бы на месте военных не рискнул атаковать такую толпу без трёхкратного перевеса.

А ещё через полчаса эта энергичная толпа куда-то схлынула, оставив после себя послегрозовое ощущение: стихия ушла, но ещё погромыхивает в небесах гром, намекая, что всегда может вернуться и повторить.

Впрочем, перед сценой народ толпился в прежнем количестве, и я пошёл туда, на ходу разглядывая экран камеры в тщетных попытках понять, почему она не работает.

В толпе уже не было видно спортсменов, а взгляд натыкался всё больше на пузатых мужичков в камуфляже или на каких-то вздорных хипстеров в кожанках и галифе, похожих на «красных» или «белых» персонажей художественных фильмов про гражданскую войну в России в прошлом веке. Отличали от прототипов их только балаклавы – сто лет назад лица было прятать ещё не принято, все мерзости делались глаза в глаза и от души.

В этой красочной толпе громко и на разные голоса поносили жидов, москалей и американцев. А за сценой я отчётливо слышал, как кого-то жестоко били. То есть били без шуток – задавались какие-то резкие вопросы, потом следовали звучные удары и ясно слышимые ответные вопли избиваемого:

– Я не москаль, вы меня спутали! Я не москаль, вы меня спутали!

Тем временем на сцену вышел знакомый мне мужик в кургузой синей курточке, один из неизвестных отцов. Он взял микрофон и, кивая за сцену, откуда по-прежнему доносились страшные вопли, сообщил собравшимся:

– Среди нас есть ещё один москальский агент.

Толпа забурлила, зашевелилась, вспыхнула огоньками сигарет.

– Где, кто?

– Вот он, – заявил все тот же мужик и ткнул микрофоном прямо в меня.

Я обмер, осторожно оглядываясь вокруг. В ночном сумраке видно было плохо, но я всё же разглядел, как ко мне, протискиваясь сразу с двух направлений, двигаются патрули из хипстеров, с дубинами и в балаклавах.

Бросить камеру и бежать было чисто инстинктивным желанием, но я его подавил. Не могут же эти питекантропы забить болгарского журналиста прямо на центральной площади своей столицы. Русского – могут, это уже ясно, но болгарского нельзя, ЕС ведь не одобрит.

Главное – не признаваться, кто я такой. Я – болгарский журналист. Болгарских журналистов убивать нельзя.

– Вот он, скотина, берите его! – снова начал тыкать микрофоном в меня мужик со сцены, и я всё же переложил камеру в правую руку, чтобы успеть поработать удобной левой, если будут убивать по-настоящему.

– А-а-а, сволочи, уберите руки! – заверещал кто-то позади меня.

Я обернулся и посмотрел, как принимают под руки пожилого толстенького громадянина в вышиванке, надетой поверх плаща.

– Этот москальский агент говорил тут только что, что нам надобно сжигать жидов, а не москалей. Он говорил, что надо сжечь сначала посольство Израиля, а потом уже москальское. Он – провокатор! Он – москальский агент! – объяснил со сцены диспозицию неизвестный отец.

Москальского агента стали воспитывать прямо на месте, и я отошёл в сторонку, чтобы не прилетело и мне по ошибке. Но мне всё-таки прилетело – точнее, не мне, а камере. Я сумел удержать её в руках, но удар получился неслабый, погнули штангу микрофона.

– Прощу прощения, пан журналист, случайно вышло, – оправдался ближайший ко мне хипстер, молотя худосочными ручками по упитанному москальскому агенту.

Агент прикрывал голову от ударов, но отважно гнул свою линию:

– Жечь жидов сначала надобно! А вы сами агенты Кремля, если не понимаете главного!

Голос из толпы рядом со мной неожиданно громко согласился:

– Этих тоже надо жечь, верно он говорит, да! Но сначала жечь всё же москалей. А если сейчас начать с жидов, что скажет Америка с Европой?

Я отошёл ещё дальше в сторону, сосредоточившись на камере. А она вдруг заработала. Ей, видимо, тоже не хватало хорошего пинка от прогрессивных европейских революционеров.

Я включил камеру и поднял её на плечо. Москальского агента увели куда-то за оцепление сцены, и туда я идти не рискнул. Зато на сцену стали выходить совершенно отвязные фрики.

Седой дедушка в неизбывной для Киева камуфляжной куртке, но также с огромным золочёным крестом в руках, долго взбирался на сцену, используя крест