Искусство воскрешения - Эрнан Ривера Летельер

— Чудо, а не курочка, — и она ласково взглянула в угол, где спала привязанная за лапку Симфороза. — Мне она досталась, помнится, в августе от торговца домашними животными. У него еще были утки, кролики и морские свинки. А ею он расплатился со мной за услуги. Ни одной зверушки за день не продал, бедняга. Курочку я назвала в честь одной женщины, она близ нашей деревни жила на хуторе. Муж даром что вдвое старше был, а шесть раз ее обрюхатил, да так, что получилось двенадцать деток. Только двойняшек рожала.

Замерев с чашкой чаю в одной руке и поджаренным хлебцем с маслом в другой, она восхищенно наблюдала, с каким аппетитом проповедник ужинает, и вдруг попросила его научить ее молиться, а то ведь она изо дня в день докучает Богородичке одним и тем же вздором, и Та, вероятно, уже устала слушать. Он с наслаждением дожевал измазанный в желтке хлеб, проглотил, чуть не поперхнулся, посмотрел ей в глаза — в его угольно-черном взгляде тлела благодать святого и плясала похоть дикого козла — и отвечал: молитва, сестра, — дело не умения, но вдохновения.

Слово за слово, в добродетельной беседе, словно дух жареного хлеба над густым запахом свечного воска, возобладала по почину пророка человечная и плотская тема безотлагательного воссоединения с целью унять беса похоти, распаляющего его чресла. В этом, сестра, проговорил он с набитым ртом, подчищая куском хлеба сковородку, он ничем не отличается от мирян; природные потребности у него такие же, как у всех.

— Хотя некоторые полагают, что мы, посвященные, святые, богоизбранные, избавлены от животных инстинктов, свойственных всякому самцу.

Она, слушавшая все это время умильно и благоговейно, ничего не сказала в ответ. Просто встала из-за стола, убрала фарфоровые чашки, медную сковородку, плетеную корзинку для хлеба, бакелитовую масленку и огромный острый кухонный нож из шлифованной стали, который один станочник смастерил для нее на приисковом заводике, смахнула в ладонь крошки со скатерти и стряхнула в угол, где спала курица. Потом поправила халатик, чувственным жестом готовой к любви женщины взбила волосы и мягко пригласила вновь пройти в комнату, где возвышались алтарь и бронзовая кровать.

Христос из Эльки извинился.

Да простит его сестра, но ему сдается, он не осмелится заголить туловище пред образом Святой Девы, даже если она укроет Ее синим бархатным платом, — так ведь, она сказала, она поступает? Если сестра не возражает, лучше они останутся в кухне. К тому же, хотя уже шесть недель он не облегчает желез даже непроизвольно, прямо сейчас он не желает настоящего соития, а удовольствуется, — говорил он, поднимая тунику, спуская траурные трусы и садясь на скамью спиной к столу, — тем, что она подойдет, опустится на колени меж его ног и усмирит окаянного беса похоти добрым «минетом», как у мирян это принято называть.

Магалена Меркадо заложила дверь засовом на случай появления дона Анонимо, который должен был вот-вот вернуться, прошла в спальню и все равно завесила лик Святой Деве, вернулась в кухню, налила теплой водой фаянсовый таз в цветочек и приблизилась к проповеднику, который уже пришел в полную готовность и следил за ее перемещениями голодным взглядом. Преклонив колени, оценив округлую увесистость и размеры открывшейся ей мужественности, она совершила обязательное омовение, которому подвергала всех без исключения прихожан. Некоторые вошкинцы божились — «Вот те крест, землячок, не вру!» — что воду для подмываний она берет святую.

Покончив с профилактикой, Магалена Меркадо прилежно приступила к всеблаженной трапезе. Это умение стяжало ей среди холостяков прииска славу, которая разнеслась даже за пределы кантона. На сей раз вследствие того, что прихожанин долго воздерживался, на все про все ушло четыре с половиной минуты.

Потом Христос из Эльки с изумлением узнал, что юродивый, спасший ему жизнь в пустыне, проживает в этом самом доме. Чудесное совпадение, знак Божий да и только, твердил он. «А знаки Божии, возлюбленная сестра, так запросто не истолкуешь». Тут громко постучали.

— А вот и дон Анонимо, — сказала Магалена Меркадо.

Понурый дворник пампы, имевший обыкновение стучаться в дверь черенком совка, вошел и тихо поздоровался. С головы до ног он был засыпан пылью, и мотивчик едва держался на его бесцветных губах, словно готовая вот-вот оборваться ниточка слюны.

Нимало не удивившись присутствию человека в рясе — Христос из Эльки ответил на его приветствие звучным «доброго вечера, брат, Господь с вами», — он поставил инструмент у стены, подошел к бочке, снял с гвоздя банку из-под персикового компота, зачерпнул воды и залпом выпил, залив всю рубаху.

Некоторое время он бездумно стоял и глазел на головастиков на дне бочки — мотивчик совсем утих, — потом повесил банку обратно на гвоздь и принялся раскладывать у кирпичной плиты тюфяк, набитый кукурузными листьями.

Магалена Меркадо заботливо спросила, не желает ли он отужинать. Дон Анонимо с учтивостью, поразившей проповедника, отказался, премного благодарен, дорогая сударыня, но по пути домой он заскочил в профсоюз, и тамошние дамы угостили его лаптой в томатном соусе. Затем он снял шахтерские башмаки, аккуратно отставил и стал мять замозоленные ступни. Снял цветастый жилет, тщательно сложил и устроил из него подушку. Улегся прямо в штанах, не умывшись и не отряхнув пыль, и на сон грядущий позвонил в бронзовый колокол, стоявший рядом с тюфяком, вложив в звон всю серьезность и радость ребенка, у которого в жизни одна-единственная игрушка. Свернулся калачиком лицом к стене и моментально уснул.

— Всегда звонит, как проснется и как ляжет, — шепотом пояснила Магалена Меркадо.

И добавила, что очень обрадовалась появлению целого и невредимого дона Анонимо, которого не видала с самого утра. Наверняка сеньоры, ответственные за общий котел, накормили его и обедом, а оттуда он, не заворачивая домой, вновь отправился мести пампу.

— Он один в Вошке не блюдет стачку, — сочувственно-шутливо заметила она.

В ту ночь Христос из Эльки остался у Магалены Меркадо.

Он спал на кухне, растянувшись на длинной неструганной скамье. Хозяйка дома от всего сердца сожалела, но не могла уступить ему половину своей постели. Она ждала еще одного гостя. К ней придет тот единственный прихожанин, которому нельзя отказать и которого нельзя заставлять ждать. Он один попадает в дом не с переулка, а с улицы.

— В больших чинах человек, — понизила она голос, будто боялась, что кто-то подслушивает за цинковыми стенами. — И никогда не знаешь, пожелает он обслуживаться здесь или пришлет за мной, чтобы я обслужила его в его жилище.

Магалена Меркадо удалилась в спальню, а Христос из Эльки развернул скамью по линии север-юг, лег, подложил под голову пакет, скрестил руки на груди и стал вслух молиться: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, Святый Заступник, избави нас от всякой скверны. Слово Божие, Слово Извечное, Слово Спасительное, избави нас, Иисусе, от всякой боли. Если не дано мне любить — дай мне не ненавидеть, если не дано мне творить добро — дай мне не творить зла и лучезарной Твоею благодатью осени, Господи, наш путь. Вовеки да будет так. Аминь».