Ужас на поле для гольфа - Сибери Куинн

С этими словами он оставил меня и бросился к служебным постройкам искать автомобиль. Его пшеничные усики яростно ощетинились, его голубые глаза полыхали, французские ругательства лились из него, словно из садового разбрызгивателя.

Стемнело, прежде чем он вернулся. Его зеленая шляпа была залихватски сдвинута набекрень к правому уху; длинный пакет в оберточной бумаге красовался под его локтем.

– Eh bien, – обратился он ко мне, загадочно улыбаясь, – потребовалось много аргументов, чтобы добыть это. Старый священник оказался упрямым и неверующим, почти таким же скептичным, как вы, друг мой Троубридж!

– И что же там? – вопросил я, с любопытством взирая на сверток. Если бы не длина, его можно было бы принять за зонтик.

Он загадочно подмигнул мне, и мы проследовали в комнату. Там, оглядевшись, словно за ним следили, де Гранден положил сверток на кровать и начал вскрывать обертку перочинным ножом. Разрез последнего слоя бумаги обнажил меч – оружие, какого я не видел и в музее. Лезвие его, сужающееся к наконечнику около четырех с половиной дюймов, имело в длину приблизительно три с половиной фута. В отличие от обычного оружия, оно было обоюдоострым, а вместо обычной канавки по центру тянулся хребет, выступая под тупым углом. Полированная рукоятка, сделанная из слоновой или какой-либо другой кости, оказалась достаточно длинной для двуручного хвата и раздваивалась у лезвия под прямым углом; на двух концах ее красовались грубо вырезанные херувимы. По лезвию шла гравировка различных ангелов, демонов, а также воителей мифических чудовищ, грифонов и драконов. Между грубыми изображениями я разобрал буквы девиза: «Dei Gratia» – «Милостию Божией».

– Ну? – спросил я с любопытством, рассмотрев древнее оружие.

– Ну? – повторил он насмешливо, и потом сказал:

– Если бы вы, друг мой Троубридж, имели столько же благословений на челе, сколько имеется на этом куске металла, вы были бы святым. Этот меч когда-то был подвязан к бедру святого – не важно, кто он был, – в те времена, когда Франция более всего нуждалась в лидере, святом или ком-то еще, кого она могла позвать. В течение многих веков меч отдыхал в древнем соборе в Руане – не как реликт, но как святыня, не менее уважаемая. Я попросил curé[33] позаимствовать его на день или чуть больше – и думал, что его хватит удар, но… – он удовлетворенно ущипнул себя за крошечные усики, – я обладал таким даром убеждения, что вы можете лицезреть перед собой сей меч.

– Но что, Бога ради, вы сможете сделать с его помощью? – воскликнул я.

– Многое, быть может! – отвечал он, поднимая обеими руками оружие, весившее, по крайней мере, фунтов двадцать, и взвешивая его в обеих руках, словно дровосек – свой топор, прежде чем атаковать бревно.

– Nom d’un bouc! – он взглянул на наручные часы и положил меч на свою кровать. – Я забылся. Бегите, друг мой, в спальню мадемуазель Адриенны и предостерегите ее! Предложите запереть окна – ведь мы не можем сказать, что там творится снаружи и что может подняться на стену этой ночью. И скажите этой тупоголовой горничной, что она должна запереть дверь изнутри, и если ее хозяйка поднимется ночью и захочет выйти, она не должна разрешать ей этого. Вы поняли?

– Да, но к чему всё это, – отвечал я, – и зачем?

– Non, non! – завопил он. – Не время для слов, друг мой! Я хочу, чтобы вы действовали так, как я сказал! Прошу вас, поспешите! Уверяю вас, это очень важно!

Я сделал так, как он просил, и испытал намного меньше затруднений по поводу закрытия окон, чем предполагал: Адриенна была уже погружена в глубокий сон, а Роксанна обладала врожденной ненавистью французских крестьян к свежему воздуху.

– Отлично, очень хорошо! – возрадовался де Гранден, когда я присоединился к нему. – Теперь мы будем ожидать второй половины ночи – и тогда, о, возможно, – я покажу вам кое-что такое, что вы будете вспоминать еще пару лет, друг мой Троубридж.

Он вышагивал как зверь в клетке в течение четверти часа, куря одну сигарету за другой, и потом воскликнул: «Пора! Aller au feu![34]», поднял гигантский меч и прислонил его к плечу, словно солдат винтовку.

Мы спустились по коридору к лестнице – и тут он резко повернулся ко мне, едва не пронзив лезвием меча, возвышающимся на два фута над его плечом.

– Еще одно дело, друг мой Троубридж! – повелел он. – Давайте посмотрим, что там с мадемуазель Адриенной. Eh bien, разве не несем мы цвета ее знамени в сражение этой ночью?

– Не дурите! – настиг нас хриплый женский голос у двери спальни Адриенны. – Я против всего, что против меня. Завтра же упаковывайте свою одежду и все, что у вас там есть, и покиньте этот дом!

– О, в чем дело? – воскликнул де Гранден, дойдя до спальни и узрев горько плачущую Роксанну и возвышающуюся над ней госпожу Биксби, подобно кохинской курице, пугающей полуголодного воробья.

– Я скажу вам, в чем дело! – злобно ответила хозяйка дома. – Я пришла пожелать спокойной ночи моей дочери несколько минут тому назад, и что же – черт побери! – двери для меня закрыты! Я увидела горничную, велела открыть двери и убираться. Вошедши в комнату, я обнаружила все окна запертыми – при такой-то погоде! А она всё висит на дверях, отказываясь подчиняться! Она покинет этот дом завтра ранним утром, это точно!

– О, мсье Троу… бридж… мсье де Гранден, – рыдала дрожащая девушка. – Я только повиновалась вашим приказам, а… а она… освободила меня от моих обязанностей… О, я так виновата!

Маленькие зубы де Грандена щелкнули как миниатюрная стальная ловушка.

– И вы вынудили девушку открыть двери? – спросил он, якобы с недоверием, но пристально глядя на госпожу Биксби.

– Конечно, я сделала это, – возмущенно ответила она. – И я хотела бы знать, что у вас за дела с ней. И я…

Он отпрянул от нее и бросился в спальню как сумасшедший.

Мы заглянули через него на кровать. Она пустовала. Адриенны Биксби не было.

– Почему?.. как?.. где она может быть? – воскликнула госпожа Биксби, растеряв все свое властолюбие.

– Я скажу тебе, где она! – вскричал де Гранден с побелевшими губами. – Она – там, куда ты послала ее, ты, назойливая старая невежда, ты, ты… о, mon Dieu… если бы ты была человеком, тогда я смог бы остановить твое сердце!

– Что вы себе… – начала она в гневном замешательстве, но он прервал ее воплем:

– Заткнись, ты! В своей комнате, глупая, преступно глупая, умоляй le bon Dieu на своих голых коленях, чтобы свинское невежество матери не стоило жизни дочери этой ночью! Ну, Троубридж, друг мой, уходим; дыхание этой женщины – смрад, и мы должны поспешить, если хотим уничтожить ее дурость. Молите Господа, чтобы мы не опоздали!