Три версии нас - Лора Барнетт

Все эти слова громко звучат в голове у Джима, и ему кажется, будто он произносит их вслух. Он берет Еву за руку, та оборачивается и яростно округляет глаза.

— Какого черта вы за мной идете? Уходите, или я закричу!

Это не Ева! Чужое лицо, шире и полнее, чем у нее, и в глазах нет острого ума и вечного любопытства. Он шел вслед за незнакомкой и напугал ее до полусмерти.

— Простите. Я обознался.

Женщина трясет головой, поворачивается и почти бегом удаляется в сторону Клифтона. Джим стоит и смотрит ей вслед. Затем уходит в противоположном направлении — к докам, к воде, к кораблям, величественно застывшим у причала.

Дом хорош — не слишком большой, но основательный, квадратный; по два окна с каждой стороны крыльца, украшенного двумя колоннами; большое дерево с медными листьями заслоняет собой почти половину фасада.

Из-за этого, а еще из-за цвета — дом выкрашен в необычный лососево-розовый оттенок — агент по имени Николз не хотел его показывать. Николз — одетый в мешковатый клетчатый жилет, лицо украшают тонкие усы — сообщил им, поколебавшись, что внутри дома ничего не менялось с двадцатых годов.

— Деньги просят смешные, — сказал он. — И вы поймете почему. Хозяин был художник, знаете ли. Представление о жилье имел весьма своеобразное.

Этого хватило, чтобы Джим мгновенно отреагировал:

— Благодарю вас, мы хотим посмотреть дом сегодня же.

Возможно, этого оказалось бы достаточно и для того, чтобы заставить их расстаться с приличной суммой даже без осмотра дома (в сравнении с остальными вариантами цена была вполне разумной). В конце концов, имелись деньги в банке; их Еве — неожиданно для всех Эделстайнов — завещала Сара Джойс, ее крестная мать и первый человек, с которым Мириам подружилась в Лондоне.

Но решающим аргументом стал сад. Не сам участок на склоне холма в Джипси-Хилл — пыльного дальнего угла Лондона, любимого Евой и Джимом по необъяснимым причинам, — а полуразрушенная мастерская в нижней его части. Обычный сарай, но художник снял с крыши рубероид и поставил стеклянные панели, которые в хорошую погоду можно было раздвинуть — и увидеть небо. Летом там, конечно, бывало жарко, а зимой холодно, и после смерти старика помещение пришло в запустение. Сквозь щели в полу пробивалась трава, стеклянная крыша побелела от птичьего помета. Но Еве хватило одного взгляда, чтобы понять: здесь будет их дом. Они сообщили Николзу, что все решено — сделка состоится.

Сейчас, когда Ева стоит у кухонного окна и чистит картошку для рыбного пирога, она легко может представить, что происходит в мастерской, расположенной у основания заросшего травой холма: будто видит наклон головы своего мужа и то, под каким углом установлен его мольберт. Большую часть лета Джим занимался домом — циклевал полы, ремонтировал шкафы, красил стены; почти каждый вечер Ева, придя с работы, меняла деловой костюм на старую рубашку и заляпанные краской штаны и присоединялась к нему. С тех пор как была готова мастерская, она нечасто видела Джима. Он отправлялся туда раньше, чем Ева уходила в редакцию, прерывался на ужин, когда она возвращалась, и затем рисовал до поздней ночи, забыв свое старое правило заниматься живописью только при дневном освещении. Его преподаватель в Слейде назвал это чепухой, и Джим постепенно с ним согласился.

Учеба в художественной школе сказалась на манере его письма: почти исчезла образность, пропали сочные, изысканные изображения земли и воды, самой Евы. На их место пришли картины, написанные резко, яростно, будто в горячке.

«Незамутненная энергия» — так отозвался о них один критик в своей восторженной рецензии на коллективную выставку в Манчестерской художественной академии, хотя и не упомянул фамилии автора. Ева, глядя, как Джим поздравляет своего друга Юэна — тому достались все лавры, — чувствовала разочарование мужа. У нее не было слов для Джима, кроме тех, что она верит в него и успех со временем обязательно придет.

Почистив картошку, Ева нарезает ее, кладет в кастрюлю, заливает водой. Рыба уже сварена и залита густым сливочным соусом; бисквит, пропитанный кремом, томится в кладовке. Гости приедут через час. Ева ставит чайник на плиту; в ожидании, пока он закипит, она стоит, опершись о край столешницы, и с удовольствием рассматривает кухню: выскобленный до блеска сосновый стол, купленный на рынке в Гринвиче, и пестрый гобелен, который раньше томился свернутым в подвале родительского дома.

— Никакой бытовой техники там нет, — предупредил их Николз. — По-моему, в том новом доме, который я вам показывал, жить будет гораздо лучше.

Они не стали спорить: как рассказать человеку, предпочитающему газовые плиты, оборудованные кухни и новые ковры, об удовольствии, которое доставляют дощатый пол, лепнина из гипса и выщербленная плитка Викторианской эпохи? Николз считал их сумасшедшими. Возможно, он не ошибался. Еве и Джиму было все равно.

Ева несет чай мужу в мастерскую. У двери останавливается и, как заведено, дважды стучится, дожидается ответа и только затем входит. Джим смотрит на нее отсутствующим взглядом, он все еще погружен в работу. Она заставляет себя не смотреть на холсты — Джим по-прежнему не любит показывать незаконченную работу, хотя уже и не прячет картину, стоящую на мольберте. Ева понимает: сама не прочитает никому ни строчки, пока рассказ — ну, сейчас не рассказ, конечно, а колонка — не закончен.

— Уже шесть, дорогой. Ты помнишь, что они придут в семь? Душ примешь?

Джим качает головой:

— Не успею. Боюсь, придется им потерпеть меня таким, какой я есть.

— Тогда я пойду.

Она подходит к Джиму, протягивает чайник, тянется к нему и целует, ощущая едкий запах краски.

— Но к семи ты все-таки приходи.

Поднявшись к себе, Ева принимает ванну. На кровати разложена одежда, в которую предстоит переодеться к ужину. Гостей сегодня будет восемь: Пенелопа и Джеральд; Фрэнк, редактор Евы из «Ежедневного курьера», и его жена София; Юэн со своей подругой Кэролайн. «Все такие разные, — думает Ева, погружаясь в горячую, ароматную воду, — но, по-моему, они должны между собою поладить».

Она откидывается назад, прижимаясь затылком к краю эмалированной ванны. Подумать только, они впервые позвали в свой дом гостей на настоящий ужин; как странно чувствовать себя такой взрослой.

К половине восьмого все собрались, нет лишь Юэна и Кэролайн (Юэн вечно опаздывает). В гостиной пьют мартини с джином, и концентрация последнего опасно высока: Джим недавно начал смешивать коктейли, и соблюдать пропорции ему удается не всегда. К восьми, когда наконец являются Юэн и Кэролайн и можно садиться за стол, остальные уже порядком навеселе. Пенелопа рассказывает, как они с Евой в Ньюнхэме в первый раз пытались приготовить спагетти на маломощной электрической плитке.

— Мы зашли в соседнюю комнату выпить по коктейлю — у Линды Спенсер была бутылка джина — и забыли про ужин. Когда вернулись, вода уже выкипела, и спагетти превратились в угли. И тут, конечно, сработала пожарная сигнализация…