Три версии нас - Лора Барнетт

Компания отправляется в бар на Корнелиа-стрит. Джим идет следом за ними: сейчас только десять, Ева вернется домой из театра не раньше чем через пару часов — после представления будет банкет в «Алгонкине». Когда Джим представляет себе жену, стоящую рядом с Дэвидом Кацем, его старым соперником — они болтают, смеются, вспоминают прежние времена, — то чувствует тяжесть в груди. Наверное, следовало пойти вместе с ней на премьеру, отказ выглядел каким-то ребячеством, Джим теперь это понимает. Но когда Ева сказала: «Звонил Кац, спектакль Гарри будут ставить на Бродвее», — Джим инстинктивно отказался идти. Попытка самосохранения, полагает он, или же застарелая ревность. Уже пять лет Кац не имеет никакого отношения к Еве — пять лет, господи боже, за которые она стала Джиму женой, самым важным, что только есть в его жизни. Но где-то в голове у него поет, не замолкая, невидимый хор, от которого нет сил избавиться.

«Кац теперь звезда, а чего достиг ты? Кто ты? Бесцельно слоняющийся по Нью-Йорку муж на содержании собственной работающей жены. Ты не художник. С тех пор как закончил обучение в Слейде, не продал ни одной картины. Даже даром не можешь раздать. Ты никто».

Только в баре на перекрестке ему удается забыться; он сидит со стаканом виски и наблюдает, как утро плавно переходит в день.

Бар на Корнелиа-стрит разместился в подвале — это заведение с темными стенами, липкими полами и небольшой эстрадой; там стоит стул и временами появляется гитарист. Танцоры из труппы Джексона занимают стол в отдельном зале. Джим задерживается в туалете, а когда возвращается, не может поверить своей удаче — единственное свободное место осталось рядом с ней.

— Памела, — представляется танцовщица, когда он садится.

Джим не многое запомнит из той ночи: запах сажи в полутьме бара; красное вино в толстых, обернутых рафией бутылках; глубокий грубоватый голос музыканта, который периодически поднимается на сцену и исполняет что-то из репертуара Вуди Га-три. Такие же отрывочные воспоминания оставит и Памела: черный локон, отброшенный за ухо; бокал у губ; белизна обнаженного тела, особенно яркая в полумраке. И конечно, ее ноги, длинные и прохладные, обхватывающие бедра Джима в момент приближения оргазма.

Джим не мог потом вспомнить, как ушел от нее и добрался домой, хотя, очевидно, он сделал это — ведь на следующий день проснулся в их с Евой постели. Раздражающий до боли телефонный звонок вырывает Джима из состояния жесточайшего похмелья в его жизни. Он с трудом встает и, пошатываясь, лихорадочно ищет телефон.

В трубке голос Евы — она уже на работе, в редакции «Нью-Йорк таймс», откуда передает в «Ежедневный курьер» свою регулярную колонку «Англичанка в Нью-Йорке», а также новости и заметки в раздел культуры и моды. Ева говорит, что президента Кеннеди застрелили в Далласе, когда кортеж проезжал по улицам. Три выстрела. Кровью забрызгало изящный розовый костюм первой леди.

Пережив шок, Джим испытывает сильнейшее облегчение и стыдится его: вот, оказывается, зачем она звонит. Новость, о которой все вокруг станут говорить в ближайшие дни, недели и месяцы. Ева будет занята передачей материалов в Лондон и не начнет выяснять, где ее муж был прошлой ночью; почему пришел на рассвете, принял душ и лег рядом с ней, по-прежнему думая о другой женщине. Потом он, конечно, испытает чувство вины, но только потом. Не сейчас.

После спектакля продюсеры устраивают в «Алгонкине» банкет в честь премьеры.

По британским меркам — шикарное мероприятие: лакеи в ливреях, джазовое трио, шампанское льется рекой. В стенах Дубового зала, отделанных деревом, все это приобретает характер средневекового действа, почти таинства; ряды тяжелых металлических люстр оттеняют богатую лепнину на потолке, льющийся из них неверный свет погружает гостей в комфортный полумрак.

В одном углу стоят рядом Пол Ньюман и Джоанн Вудворд, в другом Рекс Харрисон, склонив голову, слушает Берта Ланкастера, чей четкий, хорошо поставленный баритон едва слышен из-за царящего в помещении шума. В центре внимания — Гарри, Дэвид и Джульет, молодой режиссер и занятые в его спектакле звезды. Они обходят собравшихся, сияя улыбками, и все это время ладонь Дэвида касается спины Джульет чуть ниже выреза ее вечернего платья.

Ева стоит в стороне, держа в руке бокал с шампанским. Туфли жмут — она купила их вчера в «Блумингсдейле» вместе с платьем в пол. Чтобы сделать покупки, оставила Сару на попечение живущих в Верхнем Ист-Сайде дедушки и бабушки Дэвида. Ева впервые рассталась с дочерью больше чем на полчаса, тревожилась за нее и потому взяла первое же платье, которое примерила. Сейчас, увидев свое отражение в зеркальной боковине бара, Ева задумывается, хороший ли сделала выбор: зеленый шелк собирается некрасивыми складками, подчеркивая мягкий животик, образовавшийся после родов. Она старается держаться прямо.

— Все прошло хорошо?

Рядом с собой Ева обнаруживает Роуз. В длинном белом платье та похожа на невесту. Возможно, девушка таким способом пытается намекнуть Гарри на свои чувства. Но Ева не желает ей удачи — она испытывает симпатию к Роуз и радуется, что их отношения с Гарри никуда не движутся. Последний месяц Ева провела наедине с Сарой в крошечной квартире в доме без лифта, снятой для них американскими продюсерами, — Дэвид, отстаивая необходимость собственного личного пространства, отказался поселиться у дедушки и бабушки, ужасно их разочаровав. За этот месяц Роуз стала Еве другом, похоже, единственным в прекрасном безумном городе, с его безвкусными неоновыми огнями, навесами над тротуарами и снующими тут и там бездомными, до которых никому нет дела. Во время долгих пеших прогулок с Сарой в коляске, которую американцы так и зовут — «прогулочной», Ева обнаружила, что лишь у нищих в Нью-Йорке есть время, чтобы остановиться и поговорить. Несколько недель назад они с дочкой наблюдали за голубями на Вашингтон-сквер, и к ним подошла крошечная высохшая старушка с голубыми пластиковыми пакетами вместо обуви на ногах.

— Осторожнее, дамочка, — прошипела старушка, когда Ева быстро отодвинула Сару в сторону, — я могу укусить.

С тех пор лицо этой женщины стояло у Евы перед глазами.

— Да, все прошло безукоризненно, — отвечает она Роуз. — Хотя я боялась, что Джон пропустит обращенную к Дэвиду реплику в финальной сцене. Он опоздал на несколько секунд.

Роуз смотрит на нее с уважением.

— Я ничего не заметила. Ты знаешь текст лучше их.

Она отпивает глоток шампанского.

— Ну конечно, это же твоя работа. Имею в виду — читать внимательно. Все замечать.

— Да. Или это было моей работой раньше.

Сара родилась чуть больше шести месяцев назад, и с того момента Ева перестала читать рукописи пьес. Вскоре Королевский театр объявил, что они берут человека в штат на полную ставку, а вакансиями в других театрах Ева не интересовалась.

Она была рада полностью посвятить себя материнству, ежедневно и ежеминутно заниматься дочерью. И все-таки порой, особенно бессонными ночами, когда Дэвид спал, уткнувшись лицом в подушку, а она ходила взад и вперед по крошечной гостиной, изо всех сил пытаясь успокоить Сару, Ева задавалась вопросом — достаточно ли ей только этого? Конечно, не такой выглядела в ее мечтах жизнь с Дэвидом: они должны были идти к славе вместе — он в актерском деле, она в литературе. А теперь Ева садится писать в редкие свободные минуты, и тут выясняется, что сосредоточиться невозможно, внутри пусто, а мысли, приходящие в голову, не стоит переносить на бумагу. Если она пытается поговорить об этом с Дэвидом — чтобы вновь заручиться поддержкой, которая так ее согревает — тот, как правило, отвечает: