Перед заморозками - Хеннинг Манкелль

— Я думала, это неизвестно — жив он или умер.

— Конечно, умер. Его не было двадцать четыре года.

— Анна считает, что видела его на улице.

— Она видит его на каждом углу. Я пыталась убедить ее примириться с неизбежным, осознать, наконец, жестокую правду. Никто из нас не знает, что с ним случилось, что он делал, чтобы преодолеть свое разочарование. Но, конечно, его нет в живых. С такими грузом фантазий, как у него, долго не проживешь.

Генриетта замолчала. Горестно вздохнула собака в корзине.

— И что же с ним случилось? — спросила Линда.

— Я же сказала — не знаю. Иногда я пытаюсь представить себе его. Мне кажется, он идет по берегу, свет такой яркий, что мне надо щуриться, чтобы его разглядеть. Вдруг он останавливается и заходит в воду. Идет все глубже, видна только голова… потом исчезает.

Она снова начала что-то играть, не касаясь клавиш.

— Думаю, он сдался. Когда понял, что мечты — это только мечты, не более того. И что Анна, которую он бросил — реальный человек. Но тогда уже было поздно. Его всегда мучила совесть, хотя он и старался это скрыть.

Генриетта со стуком захлопнула крышку рояля.

— Еще кофе?

— Нет, спасибо. Я, пожалуй, пойду.

Генриетту явно что-то беспокоило. Вдруг она взяла Линду за руку и начала что-то напевать. Линда знала эту мелодию. Голос Генриетты то срывался на крик, то вновь делался нежным и чистым.

— Ты знаешь эту песню? — спросила она, оборвав пение.

— Да. Только не знаю, как она называется.

— «Buona Sera».

— Это по-испански?

— По-итальянски. Означает «доброй ночи». В пятидесятые годы была очень популярна. Сейчас часто воруют старые произведения. Или уродуют их. Из Баха делают поп-музыку. А я поступаю наоборот. Я не делаю поп-хиты из баховских хоралов. Я беру «Buona Sera» и превращаю ее в классическую музыку.

— Получается?

— Я изменяю ноты, структуру, ритм, заменяю гитару текучими голосами скрипок. Я создаю симфонию из банального мотивчика длиною в три минуты. Когда будет готово, я тебе сыграю. Может быть, когда-нибудь люди поймут, чего я пытаюсь достичь все эти годы.

Генриетта проводила ее к выходу. Пес поднялся и тоже пошел с ними. Кота нигде не было видно.

— Буду рада, если ты еще раз соберешься меня навестить.

Линда пообещала и двинулась в путь. Над морем, где-то в стороне Борнхольма, клубились грозовые тучи. Линда остановила машину у обочины и вышла. Вдруг ей захотелось курить. Она бросила курить три года назад, но желание выкурить сигаретку время от времени появлялось, хотя все реже и реже.

Матери не все знают про своих дочерей, подумала она. Например, она даже не представляет, насколько близки мы с Анной. Если бы представляла, не стала бы утверждать, что Анна постоянно видит отца на улице. Она бы мне рассказала. В чем, в чем, а в этом-то я уверена.

Она посмотрела на надвигающуюся тучу. Генриетта не сказала ей всей правды о своей дочери и ее исчезнувшем отце.

В самом начале шестого она подняла занавеску в спальне. Термометр показывал плюс девять. Небо было ясным, вымпел на мачте во дворе висел совершенно неподвижно. Идеальный день для задуманной экспедиции. Она приготовила все с вечера, поэтому быстро оделась и вышла из своей квартиры в доме напротив вокзала в Скурупе. Во дворе, под специально сделанным навесом, стояла ее «веспа».[9]Она служила ей почти сорок лет и до сих пор была в прекрасном состоянии — благодаря ее постоянной и тщательной заботе. Слухи о ее сорокалетнем мотороллере докатились до итальянской фабрики, где тот когда-то покинул конвейер. Ей не раз предлагали отдать «веспу» в заводской музей, а взамен она бесплатно будет каждый год получать новую машину. Но она всегда отказывалась, с каждым годом все более сердито. Эту «веспу» она купила, когда ей было двадцать два года, и она будет служить ей до конца ее жизни. Что будет потом, ее мало волновало. Может быть, ее мотороллером заинтересуется кто-нибудь из четверых внуков. Но завещание только ради того, чтобы «веспа» попала в хорошие руки, она писать не собиралась. Она закрепила на багажнике рюкзак, надела шлем и нажала ногой на стартовую педаль. «Веспа» завелась тут же.

В этот ранний час в городке было тихо и пустынно. Скоро осень, подумала она, переезжая железнодорожную ветку. Дальше путь лежал мимо питомника, расположенного справа от выезда на автомагистраль между Истадом и Мальмё. Она, внимательно оглядевшись по сторонам, пересекла шоссе и поехала дальше на север, по направлению к речке Руммелеосен. Ее интересовал лес между озером Ледшён и замком Раннесхольм. Это был один из самых больших лесных массивов в этой части Сконе. К тому же лес был старым и почти непроходимым — там никогда не проводилось никаких рубок. Владелец замка Раннесхольм, фондовый маклер, решил, что старый лес останется неприкосновенным.

Через полчаса она была на парковке у озера Ледшён и закатила «веспу» в кусты за могучим дубом. Где-то на дороге проехала машина, потом опять стало тихо.

Она надела рюкзак. Еще несколько шагов — и ее охватит обычная радость от того, что она стала невидимой для всего мира. Есть ли лучшее выражение человеческой независимости? Перешагнуть обочину, пройти несколько метров по древнему лесу — и все, ты невидим. Тебя больше не существует.

Когда она была помоложе, иногда ей казалось, что она занимается совсем не тем, чем ей бы хотелось. Это было не силой ее, а слабостью, в душе таилась какая-то горечь, причем даже непонятно откуда взявшаяся. Глаза ей открыл старший брат Хокан. Существуют два человеческих типа, говорил он. Кто-то ищет самую прямую, самую короткую и быструю дорогу к цели, другие поступают наоборот, ищут обходных путей, где происходят непредвиденные события, их интересуют обочины, повороты и холмы. Они постоянно играли в лесу под Эльмхультом, где они росли. Потом ее отец, монтер, получил тяжелую травму, сорвавшись с телефонного столба, и они переехали в Сконе, поскольку мать получила работу в истадской больнице. Она росла, в жизни были вещи поважнее, чем обочины и обходные пути, и только когда она в один прекрасный день остановилась у ворот лундского университета и вдруг сообразила, что совершенно не представляет, чему бы ей хотелось посвятить свою жизнь, она вспомнила все эти детские разговоры. Брат ее Хокан выбрал дорогу иного свойства: он вначале служил матросом на нескольких кораблях, потом поступил в капитанское училище. Теперь его путь пролегал по фарватеру, и он время от времени писал сестре, как прекрасно вести корабль ночью в бесконечном, как всегда кажется ночью, море.

Как-то осенью, в свой самый первый и самый мучительный год в университете, подавшись за неимением лучшего в юриспруденцию, она ехала на велосипеде в Стаффанторп и свернула наугад на одну из просек. Там она остановилась, оставила велосипед и пошла по тропинке, ведущей к развалинам старой мельницы. Тут ее и поразила эта мысль — как будто сверкнула молния. Что же это такое — тропинка? Почему она проложена по эту, а не по другую сторону дерева или валуна? Кто прошел по ней впервые? И когда?