Рыцарь страха и упрека - Алла Холод

Лена быстрыми движениями вынула из буфета тарелку, положила на нее большой кусок холодца, смазала его майонезом, присовокупила к этому два домашних пирожка с печенкой. От таких яств Антон никогда еще не отказывался. Если уж ему в такой ситуации надо выпить, то пусть сделает это хотя бы не на голодный желудок.

Антон оценил заботу, есть ему, правда, не хотелось, но он знал, что, если сейчас откажется от закуски, Лена обидится, разговор дальше не пойдет. А ему теперь уже требовалось выговориться до конца. Потому он взял с тарелки вкусный пирожок, который в другой ситуации вызвал бы его искреннее восхищение и удостоился особой похвалы, отрезал вилкой кусок холодца и все это медленно прожевал.

— Так вот, — продолжил Антон свою мысль, — Барсуков, гнида, мог застрелить Павла? Мог. Я знаю, при каких обстоятельствах они познакомились? Знаю. Но если я все честно расскажу следователю, что будет? Память Павла я уже не оскорблю, его нет и найти убийцу важнее, чем сохранять видимость его светлого облика. Дело в том, что если они начнут копать и если это пойдет от меня, то всплывет фальсификация результатов служебного расследования. Это неизбежно. И получится, что всплыло это по моей инициативе. А кто эти результаты фальсифицировал, спрашивается? Те, с кем мне дальше работать, вообще-то. Даже если их уберут, то на их место придут другие, и они будут знать, кто заложил их предшественников. Скажи, я трус после этого? Трус?

Алена пожала плечами:

— Мне сложно рассуждать на такие темы. Я же не работаю в вашей системе.

— Вот то-то и оно, что в системе, а в системе свои правила, — вздохнул Антон. — Я не знаю, что делать. Думал я, думал… Решил — пусть сами пока копают. Хорош я буду, если стану рассказывать, как управление собственной безопасности за «бабки» отмазывает. Сколько мне служить после этого?

— Недолго, наверное, — согласилась Алена.

— Мне сложно и неприятно это говорить о своем брате, — продолжил Антон. — Тем более когда его уже нет в живых. Но я думаю, что чисто служебные дела тут ни при чем. Допустим, его люди кого-то разрабатывали, было в работе какое-то, к примеру, мошенничество, имелись подозреваемые. И что же, он мог бы впустить домой кого-то, по кому он работал? Он что — полный идиот? Нет. Если допустить, что Павел с кем-то договаривался, или, говоря протокольно, вошел в сговор с подозреваемым и собирался его отмазывать, выводить из дела, то опять я с трудом могу себе представить, что для этой цели он пригласил его домой. Он бы никогда так не поступил, Паша был очень осторожен. К тому же если бы он собирался кому-то помогать, то этот человек не должен был бы его убить. Зачем? Они, конечно, могли не сойтись в цене, но все это не очень правдоподобно. Так не могло быть, я в это не верю. Никто из криминала, никакие подозреваемые по делам не имеют к его убийству отношения, я в этом больше чем уверен.

Антон сделал паузу. Лена не стала прерывать его молчания, потому что прекрасно поняла, что ее муж или подыскивает какие-то важные слова, или ему трудно произнести вслух то, что он сейчас хочет сказать. Она видела, что ему нелегко. Наконец он решился.

— Понимаешь, Лен, — тихо сказал он, — я очень любил Пашку. Он был моим старшим братом. Сколько я себя помню на этом свете, он всегда был рядом. Он был мне ближе, чем родители. Их никогда не было дома, они то работали, то развлекались, а Паша всегда был со мной. Мы были не только братья, мы были друзья, понимаешь? Многие мальчишки относятся к младшим покровительственно, снисходительно, не берут в свои компании, заставляют исполнять свои обязанности по дому. В тех семьях, где есть двое сыновей, часто бывает такая домашняя дедовщина, где старший брат командует, младший подчиняется. У нас такого не было. Пашка меня воспитывал, это да, но никогда не обижал. Он защищал меня, всегда таскал с собой. Когда я был еще маленьким, он, чтобы не оставлять меня одного дома, брал с собой в свою компанию. Причем он сразу так поставил: когда он меня взял с собой первый раз, его спросили, зачем он мелюзгу притащил. И знаешь, как Пашка ответил? Он сказал: «Это мой мелкий, если он кому-то не нравится, то я пошел». И постепенно я стал гулять в более взрослой компании. Когда я вырос, у меня появились свои друзья, но Пашка все равно оставался рядом, мы были очень близки. Я и в полицию по Пашкиным стопам, можно сказать. Я очень сильно его любил.

Антон нахмурился, вытер слезы, которые внезапно побежали по щекам, еще отпил из стакана.

— Я не могу его ни за что осуждать, — продолжил он, — он был такой, какой был. Но были некоторые вещи, поступки, которые я не совсем понимал. Или вообще не понимал. Он еще в детстве был таким… Как бы это сказать… Дерзким, бесшабашным, что ли. Я помню, когда у нас появилась дача, мы пошли с ребятами ловить раков. Другие ребята там отдыхали уже не один год, знали места, где много раков. Это был наш первый дачный сезон. У речки росло дерево, Пашка немедленно на него влез. Я помню, что кричал ему, чтобы он не прыгал, даже плакал, потому что тогда еще какое-то кино было про мальчика, который прыгнул с дерева в воду и с ним что-то случилось. То ли позвоночник сломал, то ли погиб даже. Ведь неизвестно, какое там дно, мне стало за него страшно, хотя я еще маленький был.

— И что он? Прыгнул, конечно?

— А то! — хмыкнул Антон. — Он мне только крикнул: «Мелкий, не ссы!» — и тут же сиганул. Ему же надо было перед новыми приятелями понтануться. Он много чего подобного в жизни делал, это сейчас почему-то детство вспоминается. Но потом эта его дерзость стала как-то совсем неуместна, она не исчезла, она в нем переродилась во что-то другое. И уже не такое невинное, понимаешь? Одно дело не побояться мальчишкой прыгнуть в воду, и совсем другое — уже взрослым дядькой в погонах совершать какие-то поступки. Он не боялся лезть на рожон, борзеть, да и вообще много позволял себе такого, что другой не сделает. Но самое ужасное не в этом, а в том, что он не боялся плохо поступать с людьми. Не боялся, что это когда-то может встать ему боком. Человек может быть куда опаснее неизвестного дна незнакомой речки. Это я так думаю, может, я не прав. Но, судя по тому, что случилось с Пашкой, наверное, все-таки прав.

— Ты прав, Антон, — кивнула Лена, — на все сто прав. Каждый человек — это свой мир, и каждый, живя, борется за сохранность этого мира. И если кто-то извне на него посягает, он подвергает себя большой опасности, это так.

Антон тяжело вздохнул.

— Я сам небезгрешен, — вторил он каким-то своим мыслям. — Мало ли я совершил поступков, о которых не стоит никому рассказывать? Я тоже мало задумывался о том, что к каким последствиям может привести. А вчера увидел Пашу там, на полу, и что-то понял.

У него на глазах снова выступили слезы. Лена подсела к мужу на диванчик, положила голову ему на плечо, немного помолчала.

— Как бы там ни было, — она нарушила паузу, — а поиск убийцы — это все равно не твое дело. Расследованием должны заниматься специалисты, которые имеют на то полномочия. Даже если ты поймешь, кто убил Павла, ты не сможешь этого доказать, у тебя нет такой компетенции. Я надеюсь, ты не собираешься выступать в роли народного мстителя? И надеюсь, устраивать самосуд тоже не собираешься? У тебя ничего такого в голове нет?