Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

подворья донеслось:

...Одна возлюбленна-ая па-а-ра

Всю ночь гуля-а-ла до-о утра-а-а...

Кондрат блаженно усмехнулся, загорланил:

Кругом измя-а-тая-а трава-а...

И вдруг затих, привалился спиной к изгороди. Картуз надвинулся на глаза. Расслабленное, безвольное тело его сползло с колоды, распласталось рядом с кобелем...

Поминки продолжались, веселые, шумливые. Харлампий поднялся из-за стола, вышел за ворота, сыто икнул и замер. В следующее мгновение подался вперед и тут же отшатнулся, протер глаза, снова подступил к неподвижному Кондрату. Оторопело взглянул на распластанного друга и задом, задом — в ворота.

— Помер! — закричал он, очутившись во дворе. — Кончился!

Его никто не слушал. Одни горланили песни, другие — спорили. Харлампий рысцой затрусил к столам, вытаращив шалые, испуганно-недоумевающие глаза.

— Помер же! — завопил он. — Не сойти мне с места — преставилсяі

— Кто помер?

— Где?

Какой-то озорник пьяно выкрикнул:

— Знатно, братцы! Стало быть, опохмелимся!

Харлампия обступили:

— Ты кажи, что стряслось?

— Кондрат того... скопытился, — растерянно заговорил Харлампий. — Зли ворот лежит.

— Небось, соснул по пьяному делу.

— Вот те крест святой! — Харлампий истово перекрестился. — Посинемши уже.

Люди двинулись к воротам, возбужденно переговариваясь!

— Михайло прижал ненароком?

— Видать, с перепою, ежели посинемши.

— Вот те и «стихия». Авдееву смерть принял. Благородную.

— Отбражничал...

Из дому выбежала жена Кондрата — Ульяна — и пронзительно заголосила:

— Упился-таки, окаянный! Да чтоб тебе в судный день призначили кару нелюдскую, мучитель ты мой! Да чтоб тебе покоя не было на том свете!

«Тута я», — донесся из-за забора слабый голос.

Отворилась калитка, и показался Кондрат.

— Кондратушка?! — кинулась к мужу Ульяна. — Жив, болезный? — Она ощупала его торопливыми руками. — Заспокойся, родимец. Губы-то не отходят — синюшные.

— Дюже страху натерпелся, в загробном мире бывши, — стонал Кондрат. — Особливо — трубный глас почувши.

— А ну, — присматриваясь, заговорила Ульяна. Провела по губам Кондрата рукой. — Никак в чернилах?

— Это ему печатку в небесной канцелярии пришпандорили, чтоб божески тайны не выдавал!

Мужики схватились за животы.

— Авдея часом не стрел?

— Как он там приспособился: в царствии небесном или в аду кромешном?

— Богохульники, — прошамкала бабка Пастерначка, отплевываясь. — Зубоскалы и фарисеи.

— Похмелиться бы, — жалко проговорил Кондрат.

— Живой, — удивленно и обрадованно сказал Харлампий. И тут же заорал: — Живой! Похмелки запросил!

7

Лишь поздно вечером разошлись чужие люди и за столом собралась родня. Сидели настороженно, исподволь бросая друг на друга быстрые колючие взгляды.

— Что ж, — глубоко вздохнул Михайло, будто в самом деле был удручен смертью отца, — помянем родителя.

Ложки потянулись к тарелке с кутьей. Бабы вразнобой закрестились.

— Царство небесное, — тихо промолвила Марфа, не глядя на детей.

— Земля ему пухом, — поднял стакан Михайло.

Ели немного. Молчали. Но в этом молчании уже угадывалась приближающаяся гроза. Степанида вела себя явно расчетливо. Евдокию подмывало сцепиться с Михайлом. Он понимал, что разговора не миновать, и все же не торопился, начал вновь наполнять стаканы.

— Оно бы и хватит, — заметила Степанида, решительно отодвигая стакан от мужа. Петр недовольно покосился на нее, но стерпел, отвел вспыхнувший гневом взгляд.

— Пора и о деле, — вставила Евдокия.

— Балакайте, — криво усмехнулся Михайло, выпил, крякнул, потянулся за огурцом. — Никому не возбороняется.

Евдокию прорвало:

— Как это — «не возбороняется»?!

— Да так, что пустое это все.

— Нет, — вмешалась Степанида. — Не пустое. Делиться будем.

— Что с тобой делиться? — невозмутимо ответил Михайло. — Отрезанный ломоть. Отдали замуж — и живи, наживай свое.

— Нечего зенки пялить на чужое добро, — запальчиво добавила Анна.

— Ты к разговору не касайся, — отрезала Степанида. — Твое дело — телячье. А мы — дети.

— Побойтесь бога, — заговорила Антонида. — Слыханное ли дело...

— Може, и тебе отвалить? — съязвил Михайло. — Так батя загодя нагнал. А може, тебе?! — повернулся к Елене.

— Спасибо, — сдержанно ответила Елена. — Нам ничего не надо.

— Ха-ха-ха! — зашелся Михайло. — Богато живете с Тимошкой?

— Своего хватает.

— Дело говоришь, — подхватил Михайло. — Вот это верно. Каждому — свое. Тимошка наживал? Нет. Стало быть, и весь сказ, поскольку нет больше сынов.

— А Гринька! — взвизгнула Евдокия.

— Вылупок твой Гринька! — крикнула Степанида. — Пригульный!

— Авдеев! — закипела Евдокия. — Люди знают!..

Степанида зло засмеялась:

— Расклалась, бесстыжая твоя харя, блудница! Думала, бога за бороду ухопила?! Нет, не выйдет. Много было у родителя таких-то. Не в браке рожден твой Гринька — в греховной связи!

— Это Гринька в греховной! — возмутилась Евдокия. — По-честному мы жили, по любви! Авдей ему родитель!

— Сивый мерин твоему Гриньке родитель, — не выдержала Степанида. — Наследники мы с Михайлом, ежели Тимошка отказывается. По закону!

— Ни с кем не буду делиться! — гаркнул Михайло. — Все мое!

— Неизвестно, как мама распорядится, — рассудительно сказала Елена.

Михайло обжег ее ненавидящим взглядом.

— Не твоя забота.

Марфа испуганно встрепенулась, припала к Елене.

— Бог с ними, детка. Пусть все забирают. Сколько тут мне осталось дожить. Пусть забирают.

Степанида кинулась к матери:

— Маманя, да что ж это?! Замуж выпхнули — ломаного гроша не дали. Зараз обворовуют!..

— В Совет пойду! — кричала Евдокия. — Похоронки с зерном укажу!

— Спробуй только, — пригрозил Михайло.

— Петя, что же ты молчишь?! Грабят, окаянные! — заголосила Степанида.

Петр отстранил ее, схватил полный стакан самогона, выпил одним духом.

— Я скажу. — Засучил рукава, двинулся на Михайла.

— Наказание господне... За прегрешения наши карает божья десница, — зашептала Марфа, закрывая лицо.

Елена и Антонида взяли ее под руки, вывели из горницы.

— Не могу, мама, — сказала Елена. — Не могу больше оставаться. Ни слышать, ни видеть бы их никогда.

— Пойдем мы, — добавила Антонида.

А в горнице схватились Михайло и Петро, вцепились один в одного, опрокинули стол.

— Поделишься, брешешь, — шипел Петро, норовя сдавить горло противнику.

Михайло ткнул ему в нос искалеченной рукой, загнал в угол. На помощь мужу бросилась Степанида. И тотчас же в ее