Мы уходим последними… Записки пиротехника - Виктор Иванович Демидов

Оштрафовать тебя, бессовестную, мало. Столько времени!..

– Начался денек… – сердито проворчал Сурта.

Он еще не представлял тогда, чем этот денек кончится.

* * *

– Ты же знаешь, какая у нас жизнь, – философствует командир первого саперного взвода лейтенант Борис Николаевич Ландырев, – по кругу. Ей-ей. Осенью, когда другие подбивают бабки, ты еще сидишь… Так? До самых холодов сидишь. Уже снег – домой пора. А тебе – раз: еще какое-нибудь задание подвалят. На наш век, знаешь, их сколько… Ну, а там – январь, февраль – отпуск… Чуть отдохнул – будь любезен! Снова обучать мерам безопасности, подрывному делу, устройствам. Зачеты принимай, сборы, учения… Так всю зиму и прокрутишься. А там, глядишь, весна. Солнышко, понимаешь ты, припекает. Дальше уж и оглянуться некогда. Пошло. То ледоход – мосты охраняй, чтобы не снесло, – то мины, то снаряды, то территорию проверять. Опять до белых мух – и по новой. Я же тебе говорю – круг…

Мы стоим с ним у развороченного входа в подвалы. Отсюда хорошо видны оба отсека, в которых сейчас работают наши ребята. Только вот солнце пробивается через кружево руин нестерпимо яркими пятнами и мешает разглядеть детали происходящего. Лишь мокрые, согнутые в три погибели спины да растрепавшиеся от жаркого труда чубы.

В отсеке, где работает взвод старшего лейтенанта Стуканя, – натужное пыхтение, опасливо короткие междометия и команды Сурты. Там еще вчера вечером дорылись до огромной железобетонной плиты – обломка свалившегося перекрытия – и теперь поднимают его. Обломок загородил почти весь отсек. Он гладкий и никак не хочет поддаваться.

– …Вот я и говорю, – не унимается Борис, – иногда оглянешься – и оторопь берет: ну на кой хрен я в эти саперы подался?! Жена три раза уж разводиться собиралась. Серьезно! – Он на минуту умолкает, пристально вглядывается в глубину отсека, потом неожиданно сообщает: – А я, между прочим, потомственный…

– Это как понимать?

– Старик мой тринадцать лет в саперах отстукал. День в день. Бывало, начнет вспоминать, как они в империалистическую и в гражданскую воевали, а я ему… – Борис наклоняется к самому моему уху и шепотом уморительно передает всю эту сцену в лицах: – «Бать, ну я уже это слышал…» Ох, как он взовьется! «Щенок ты, – говорит. – Ты, – говорит, – еще войны настоящей не видел. Слушай опять, пока отец рассказывает! Это тебе, – говорит, – наука по первому классу». – Он опять умолкает, и по лицу его, широкому, русскому, бродят светлые тени воспоминаний. В какой-то момент, видимо, они снова рвутся наружу, потому что Борис вдруг улыбается широко и опять обращается ко мне: – Да, а ты знаешь, у него, между прочим, два георгиевских креста и отличия за гражданскую. Старик уже – ему сейчас семьдесят, – а, поди ты, все себя солдатом считает. У него там мундир в амбаре, значки всякие, бескозырка – полная амуниция. Честь по чести… Стой! – кричит он вдруг. – Что у вас там такое? – И тяжело прыгает вниз.

* * *

Я спускаюсь по лесенке. Работающий в подвале младший сержант. Владимир Бирюков с трудом разгибает затекшую спину и, сладостно потягиваясь, охотно поясняет:

– Да ничего, товарищ лейтенант. Что-то вроде как показывается, а что – я пока не разобрал. Коробка вроде бы какая-то. Сейчас посмотрим…

– Я сам посмотрю, – нагибается Борис Николаевич. – Освободи свет.

Цинковая коробочка легко разламывается у него в руках. Светло блестят чистенькие алюминиевые взрыватели.

– Во какие новые, – удивляется сержант. – Как будто нигде не лежали. – И, увидев на остатках коробки свежую вмятину, смущенно добавляет: – Это я, наверно, по ней чуть кирко-мотыгой…

– «Чуть»… – сердито передразнивает его Ландырев. – Смотреть надо!

– Раз-два – взя-а-али! – истошно вопят в соседнем отсеке. – Ищо взя-а-ли!

– Надо бы помочь ребятам, – говорит Ландырев.

– Там не протолкнешься.

– Ничего, попробуем…

Мы кое-как втискиваемся в тесный отсек и беремся за шершавые, с наледью кромки плиты.

– Раз-два – взяли! – командует багровый от натуги Сурта. – Еще взяли! Ландырев, вы чего сюда всех людей собрали? Сказано, не сходиться!

– Давай на ту сторону, – гонит своих солдат, не поместившихся в отсеке, Ландырев и голосит в унисон со всем хором: – И-що взяли!

Через минуту-две плита, скрипуче раскачиваясь, повисает над нашими головами. Мы расходимся по сторонам, и двое солдат отправляют ее через пролом на другую сторону дворца. А на том месте, где она лежала, открывается новый слой спрессовавшейся земли, кирпичей, льда, бетона, снарядов, гильз и взрывателей.

– Ледок-то, братцы, пятнадцать лет лежит. Еще с той зимы, с сорок третьего…

– Надо же…

– Ладно, хватит разглядывать – давай работай! – сурово останавливает радующихся возможности передохнуть солдат младший сержант Дудинов.

– Да, надо…

Вслед за двумя солдатами, осторожно несущими только что извлеченный снаряд, мы с Ландыревым тоже двигаемся из отсека, в котором работает второй взвод.

– А у меня, между прочим, и братья саперы, – не забывает своего рассказа Борис Николаевич.

– Да ну? – на сей раз совершенно искренне удивляюсь я.

– Точно. Иван сейчас полковым инженером. Ох, этот и хватил же лиха! Всю войну с саперной ротой на передке. Битый-перебитый. Под Клином первый раз ранило, думал: ну, все – больше не тронет. А его в Чехословакии и под Берлином – семь раз медицина штопала. Ничего, служит… И младшего било и отца. Отца на Березине. Слыхал такое место? Младшего – в Венгрии. Он в саперном батальоне служил. Повез однажды раненых венгров до госпиталя и угодил в засаду. Сейчас вот потемнение в легких. Посмотришь на него – костлявый, сухой. Но ничего, лечат его. Жена, ребенок… Живет. А чего ему не жить?

Нам пришлось посторониться, пропуская еще двух солдат. На носилках у них лежало сразу штук пять снарядов с гильзами.

– Смотри, – сказал мне Борис Николаевич, – краска-то как сохранилась! Столько лет в земле пролежали – и ничего.

– У немцев, знаешь, какая краска была? Я однажды в порту доставал снаряды со дна, так краска свеженькая, будто только что с завода. Маркировочка… Все на месте – буква в буковку. И ни единого пятнышка ржавчины.

– Да…

– Борис, а самому-то тебе не перепадало?

– Ведь как тебе сказать… Конечно, не бывал я в таких передрягах, как они… Но… Ты Мясной Бор знаешь?

– Бывал… «Долина смерти»?

– Во-во, долина… Рвали мы там бомбу килограмм на пятьсот и еще кое-что по мелочи. Я пока убегал по кочкам – нога подвернулась, ну не могу бежать… И тут она как шарахнет. Хорошо еще, был я в мертвом пространстве. Так меня волной. И что характерно, подобрали меня солдаты, положили в машину, а я ни рукой, ни ногой.