Мы уходим последними… Записки пиротехника - Виктор Иванович Демидов

долгу не оставались. Одна, очень бойкая на язык, крикнула старшине:

– Гоните, гоните их по домам, приучайте к дисциплине. А то тут-то они мастера руки распускать, а в подвалах небось не очень! Скоро вы хоть кончите-то?

– Да вот найдем каждому по невесте, переженим – тогда и кончим, – на полном серьезе, без улыбки сказал за старшину Толя Стукань.

– А мы согласные! – крикнула девушка и юркнула за спины хохочущих подружек.

Дорогой мы слышали, как идущие впереди солдаты разыгрывали стеснительного, неловкого ефрейтора Гришу. Весь вечер он молча простоял с такой же, как он сам, тихой и скромной девушкой у разросшейся рогулиной березы. Это, разумеется, не прошло незамеченным. И теперь бедный ефрейтор стал центром всеобщего остроумия.

– Гришка-то, донжуан! Пришел, увидел, победил! А ты, Васька, дурак, – на гитаре серенады исполнял, старался, а ничего не выстарался…

– Кончай скоморошничать! – прикрикнул ставший вдруг самым большим авторитетом Антропов. – Нечего в душу лезть…

И опять все покорно подчинились. Разговор стал тихим, лиричным: о доме, о неудавшейся у кого-то рыбалке, о футбольных баталиях, о каких-то старых школьных проказах и о том, что будет после демобилизации. О завтрашней работе не сказали ни слова.

Утром комбат насчитал под актом все двадцать пять подписей.

Дня три все было более или менее нормально. Солдаты работали на самом высоком пределе внимательности. Но шли часы, шли дни… Постоянное нервное напряжение в нудном малопроизводительном труде стало заметно сказываться.

Лучше всего это, наверно, объяснили бы медики. Работа сапера часто бывает изнурительна физически: иногда приходится много копать, доставать очень тяжелые предметы, лезть куда-то. Однако мне всегда казалось, что люди, занятые этим делом, больше всего расходуют нервной энергии. В Петродворце это ощущалось особенно сильно. Ведь что требовалось там от наших парней? Очень осторожно, но все-таки кирко-мотыгой взрыхлять спрессовавшийся монолит, стараясь не попасть по какому-нибудь «постороннему» предмету. И все время ждать взрыва! Даже не у себя, не под своими руками (в себе-то каждый из нас был уверен), а под руками работающего рядом. Это не недоверие друг к другу. Просто в любой более или менее опасной ситуации самое изматывающее – это неизвестность. Кто знает, что нашел в данную минуту твой товарищ? Как он себя чувствует? Как работает?

И снова пришло время, когда в наших ямах все чаще и чаще стали раздаваться предостерегающие оклики сержантов и офицеров, длиннее стали призывы к осторожности, раздражительнее замечания. Самым опасным было, пожалуй, то, что, проработавшие не один месяц на разминировании, наши солдаты не очень верили в реальную угрозу. («А, еще никто не подрывался! Эти штуки здесь и горели, и во взрыве побывали, и потолок на них обрушивался – ничего не случилось. А теперь выдумали – опасно. Для газет!».) К сожалению, этой философией, хотя и не так явно, заразились и некоторые из руководителей. Самоуспокоенность и равнодушие становились теперь нашей главной опасностью. Тогда пришлось пойти на рискованную демонстрацию.

В один из перерывов я сознательно подначил нескольких солдат на скептические высказывания. Наиболее ретивые чуть не клялись, утверждая, что «теперь их (снаряды) и паровым молотом не взорвешь», «что с них будет, с таких фитюлек?».

– «Фитюлек»? – разгорячился Владимир Парфенович. – У нас от таких «фитюлек» люди гибли. Вы хоть знаете, что во время войны на фронте применялись мины с пятьюдесятью граммами взрывчатки? Знаете? Пятьдесят граммов, а ступню отрывала.

– Так здесь же не пятьдесят.

– Ну, тридцать. Зато тэн, а не тротил.

– Велика разница! Там, поди, эти ваши мины по двадцать лет в земле не лежали?

– Ладно, – сказал я, – что попусту-то спорить? Хотите, попробуем? Нам здесь эксперименты не разрешаются, но раз на то пошло… Вы позволите, товарищ майор?

С Владимиром Парфеновичем «эксперимент» был обговорен заранее. Он не очень верил в мою затею, боялся, что «фокус» не удастся, и тогда нам труднее будет бороться за соблюдение всех мер предосторожности. Но я его уговорил.

Принесли шнур и «баночку» вроде котла из толстого железа. Я изолентой привязал к детонирующему устройству шнур и положил на землю. Сказал окружившим меня товарищам:

– Вот смотрите: кладу по центру. Стенок банки устройство не касается. Все без обмана – не в церкви. А теперь расходись. Встаньте вон за ту стену.

И поджег шнур. Буквально через пять-десять секунд сильно хлопнул взрыв. Останки «баночки» со свистом разлетелись по сторонам.

– Сильно дает, – уважительно согласились солдаты, разглядывая небольшую воронку. – Только это от огня, а мы там не курим и костры не жгем…

Не очень-то хотелось демонстрировать еще один «номер». Я опробовал его в одиночестве, и у меня не всегда получалось. Но чувствовал, что надо рискнуть. Залез на обломок стены – примерно на уровень второго этажа – «устройство» предварительно положил на ровную площадку перед стеной – и, стараясь попасть как можно точнее в капсюль-детонатор, бросил кусочек кирпича.

Никакого эффекта! По счастью, мои справедливые судьи видели, что камень лишь слегка задел за донышко «устройства», и на неудачу никто не среагировал. Я поточнее прицелился и просто разжал ладони: внизу резко хлопнул взрыв.

Демонстрация «фокусов» сработала безотказно, мы убедились в этом буквально через пять минут. В отсеках уже не было посторонних разговоров, никто не острил и не размахивал киркой как попало.

Прошло еще два дня. На полянке перед дворцом уже не помещались извлеченные нами боеприпасы. Одних снарядов там набралось больше тысячи. Мы решили, что пора начинать подрывные работы. Взвод Стуканя поехал оборудовать подрывную площадку. Наши шоферы хлопотали около автомобилей, готовя их в сложные рейсы. На другой день через весь Петродворец – иного пути, к сожалению, не нашлось – прошли военные машины. Впереди и сзади ехали мотоциклисты ГАИ, на перекрестках стояли Специальные регулировщики. Машины шли медленно, и прохожие с любопытством рассматривали наши мрачные трофеи.

* * *

Несмотря на то, что нам удалось восстановить у солдат уважительное отношение к находкам, мы все же частенько переживали неприятные минуты. То кто-нибудь сострит не вовремя, то ни с того ни с сего расфилософствуется, то излишне сильно ударит…

Особенно изматывал всем нервы Кошелев. Кажется, минуты не мог он поработать без болтовни или без того, чтобы вопреки самым строжайшим запрещениям не попытаться прямо в отсеке покопаться в только что найденном снаряде или взрывателе.

Терпение лопнуло, когда Кошелев за разговором не заметил торчащего из земли снаряда и с размаху ударил по нему киркой. По счастью, мотыжное острие прошло вскользь, оставив на ржавом боку снаряда лишь блестящую свежую царапину. Кошелев сначала побелел, а потом, оправившись, сделал вид, что ничего не случилось.