Оборванные нити. Том 1 - Александра Маринина

Но она не спросила. Просто продиктовала семь цифр, и он записал их на взятой со стола кувертной карте с именем человека, которого Сергей Саблин никогда не знал.

* * *

Ночью разразился ливень, но Сергей не стал закрывать окно, несмотря на то что дождем заливало подоконник и вода попадала даже на паркет, который Юлия Анисимовна очень берегла. Он точно знал, что если мать обнаружит мокрый пол, упреков и обвинений в безалаберности и в неумении бережно относиться к вещам и собственному жилищу не избежать. Но ему было все равно. Он ворочался с боку на бок на своем диване, то натягивая одеяло до самого подбородка, то покрываясь испариной и отбрасывая его, и все не мог найти положения, которое принесло бы успокоение и вернуло ясность мысли.

В голове вертелись невесть откуда выплывшие слова:

Я смог без тебя весь вечер нести

Тяжесть своих одиноких шагов…

Больше я так не хочу —

Без тебя.

Это стихотворение французского поэта Эжена Гильвика Сережа с раннего детства неоднократно слышал от тети Нюты. Даже ребенком он понимал, что речь идет об одиночестве. Стихи казались ему волшебными, какими-то неземными, а поскольку само стихотворение было довольно коротким, он быстро, со второго раза запомнил его наизусть.

Нюта читала его нечасто, только когда речь заходила о ее несостоявшемся женихе-поляке, от которого она и узнала о творчестве Гильвика. Сама-то Анечка Бирюкова натурой поэтической отнюдь не была и литературой в молодости не интересовалась, все больше личной жизнью увлекалась да сынишку, рожденного в семнадцать лет, пыталась растить без мужа, не до книжек ей было, профессию бы дельную получить да работу, дающую возможность приработка, а еще лучше — мужа бы найти, который примет ее с ребеночком и хоть как-нибудь обеспечит. А вот поляк Януш, ее самая большая любовь, литературу и особенно поэзию знал очень хорошо и вообще был человеком в высшей степени образованным и одаренным. И все, что осталось в памяти Анны Анисимовны о днях, проведенных с ним, хранилось бережно и любовно. Вот и это стихотворение, прочтенное ей Янеком много лет назад, она декламировала маленькому племяннику с выражением необыкновенной нежности и грусти. Глаза ее в эти минуты становились глубокими и темными, а в голосе появлялись незнакомые Сереже интонации, волнующие и почему-то вызывающие у мальчика слезы.

Примерно лет до семнадцати Сереге казалось, что это стихотворение — вершина поэтического творчества всей мировой литературы. Однако стоило ему закончить школу, провалиться на физике при поступлении в мединститут и пойти работать санитаром в реанимацию больницы «Скорой помощи», как ореол вокруг Гильвика померк, постоянные грязь, боль, запахи, стоны, слезы, смерти и практически непреходящая усталость быстро вытеснили из юной головы всякий романтизм, и любимые с детства строки стали казаться наивными, смешными и в общем-то пустыми.

Юлия Анисимовна была в ужасе, узнав о том, что сын не поступил в институт, и на протяжении двух следующих месяцев все разговоры с Сергеем велись на повышенных тонах и касались только трех тем:

— Ну почему ты меня не послушался и не подал документы в мой институт? У нас тебя не завалили бы на физике, ведь ты ее великолепно знаешь! Почему ты такой упрямый? Зачем тебе нужен был этот другой вуз? Что ты хотел нам с папой доказать?

— Ты хоть понимаешь, что весной тебя заберут в армию? Тебя могут отправить в Афганистан, тебя могут убить!

— Почему ты уперся с этой своей реанимацией? Почему районная больница? Неужели мы с папой не устроили бы тебя в приличное место?! Да вот хоть к Виктору Владимировичу, ты бы там как сыр в масле катался. Или даже в Склиф. Почему ты такой упрямый? Что и кому ты хочешь доказать?

Серега никому ничего доказывать не собирался. Кроме самого себя. Ему важно было проверить и убедиться: действительно ли он хочет заниматься медициной? Действительно ли может? Выдержит ли? Сумеет ли? Будет ли это так же интересно, как ему казалось, когда тетя Нюта рассказывала о строении и функционировании человеческого тела? По плечу ли ему самая тяжелая и грязная работа? И, в конце концов, мужик ли он, мужик с упрямым жестким казацким характером, о котором говорил дед Анисим?

Именно поэтому он и выбрал работу санитара в отделении реанимации одной из московских «скоропомощных» больниц: здесь можно было увидеть все — и болезни, и травмы, и отравления, одним словом, все, что угодно. Жизнь в отделении кипела и ни на минуту не замирала, вся работа казалась одним сплошным экстримом, хотя обязанности у юного санитара были весьма далеки от возвышенных материй: мытье полов, мытье, перевозка и переноска больных, помощь среднему медперсоналу. Но работа Сереге нравилась, и ни на какую другую он ее не променял бы.

Кроме того, здесь была смерть. Много смерти. Самой разной. От самых разнообразных причин. И это привлекало Серегу Саблина, пожалуй, больше всего. Он не мог бы тогда объяснить, почему его так манит, так притягивает тайна смерти. Он просто это ощущал.

В обязанности санитара входила и перевозка трупов умерших в больничный морг, который в целом принадлежал патологоанатомическому отделению больницы, но одна секционная была отдана для нужд Московского городского бюро судебно-медицинской экспертизы, где вскрывали трупы тех, кто умер в этой больнице от травм и отравлений. Месяца через три после начала работы Сергей стал регулярно в свободное от дежурств время заходить в секционные — ему разрешали присутствовать на вскрытиях. Многих из этих людей, лежащих на секционном столе, он видел у себя в отделении, когда они были еще живы, знал о том, что с ними произошло, видел, как приходили следователи и еще какие-то люди из правоохранительных органов (в то время Серега еще не очень разбирался во всех этих тонкостях). А потом видел их мертвыми. И каждый раз испытывал жгучий интерес к тому, что сам для себя называл «механизмом запечатлевания»: как, каким образом то, что произошло раньше, наложило свой отпечаток на организм человека, какие следы оно оставило, как эти следы выглядят и как их можно найти? Как их увидеть? Как правильно объяснить? Какие изменения происходят в человеке, пока качество «жизнь» медленно, а порой и стремительно переходит в качество «смерть»?

О выборе профессии судмедэксперта он в то время совсем не думал, особенно после одного разговора с медбратом — студентом пятого курса, который работал в реанимации этой больницы уже давно, тоже начинал с санитаров и знал здесь каждого человека и каждый закуток. Однажды Серега повез в морг тело умершего и застал перед секционной судмедэкспертизы довольно неприглядную картину: двое санитаров оттаскивали в сторону входной двери рыдающую женщину, а врач-судмедэксперт, совершенно пьяный, стоял, пошатываясь, и кричал ей какие-то отвратительно грубые слова, перемежаемые обильным незатейливым матом.

Вернувшись в отделение, он столкнулся с медбратом-пятикурсником.

— Чего у тебя рожа такая перевернутая? — спросил тот. — Случилось что?

Серега, не скрывая недоумения, поделился с ним впечатлениями об увиденном. Медбрат понимающе хмыкнул: