Я ем тишину ложками - Майкл Финкель

Обычно анахорет имелся в любом крупном городе Франции, Италии, Испании, Германии, Англии и Греции. Во многих странах среди них преобладали женщины. Жизнь средневековых женщин была загнана в жесткие рамки, и путь отшельницы, отринувшей общественные и семейные связи, мог дать удивительную моральную свободу. Ученые называют этих отшельниц предвестницами феминизма.

«Люди думают, что наша жизнь – страдание, но на самом деле в каждом нашем дне больше радости и настоящего счастья, чем случается за всю жизнь у тех, кто ищет этого в мирских благах». Это строки из первой книги, опубликованной на английском языке, автором которой была женщина. Она называлась «Откровение Божественной любви» и была написана в 1395 году Джулиан из Норвича после ее ухода из мира.

Искатели – самый современный тип отшельников. Вместо того чтобы убегать от общества, как протестующие, или вверить себя высшим силам, как паломники, искатели ищут одиночества ради творческой свободы, научных откровений или более глубокого понимания себя. Торо отправился в Уолден, чтобы совершить внутреннее путешествие, исследовать «свое собственное море, внутреннюю Атлантику и Тихий океан».

Бесчисленные писатели, художники, философы и ученые были известны отшельническим образом жизни – в их число входили Чарльз Дарвин, Томас Эдисон, Эмили Бронте и Винсент Ван Гог. Герман Мелвилл, автор «Моби Дика», не показывался на публике более тридцати лет. «Все глубокие вещи, – писал он, – создаются и воспринимаются в тишине». Фланнери О’Коннор редко покидала свою ферму в Джорджии. Альберт Эйнштейн говорил о себе, как об «одиночке в повседневной жизни».

Американский эссеист Уильям Дерезиевич писал, что «никакое настоящее совершенство, личное или общественное, артистическое, философское, научное или моральное, недостижимо без одиночества». Историк Эдуард Гиббон сказал, что «одиночество – школа гениев». Платон, Аристотель, Декарт, Кант, Кьеркегор и Кафка были известными поклонниками уединения. «Каждое совершенное человеческое существо, – сказал Ницше, – будет инстинктивно искать секретную цитадель, где он или она будут свободны от толпы, от многих, от большинства». Лорд Байрон, Уильям Вордсворт, Ральф Эллисон всячески высказывали свое желание одиночества. «До тех пор, пока мы не отпустим мир, – писал Торо, – мы не сможем обрести себя».

«Торо, – сказал Крис Найт, поджав губы после того, как его сравнили с великим трансценденталистом, – был дилетантом».

Может, и был. Торо провел в своей хижине на Уолденском пруду в Массачусетсе два года и два месяца, начиная с 1845-го. Он имел контакты с цивилизацией – раз в неделю обедал с матерью в городке под названием Конкорд. «Пока я жил в лесу, принял больше посетителей, чем за всю свою жизнь», – писал он. Однажды на ужин в его хижине собрались два десятка гостей.

Во время жизни в лесу Найт не считал себя отшельником – он вообще не вешал на себя никаких ярлыков, – но, когда речь заходила о Торо, он называл его вполне определенным образом. Найт говорил, что Торо – «фальшивый отшельник».

Величайший грех Торо заключался в публикации книги о его затворничестве в Уолдене. Найт сказал, что настоящий отшельник не стал бы превращать свои размышления в коммерческий продукт. Он также не устроил бы вечеринку в своей хижине и не шатался бы постоянно в город. Эти действия направлены вовне, к обществу. Они определенным образом кричат: «Вот он я!»

Практически любой отшельник каким-то образом взаимодействует с внешним миром. Подражая «Дао дэ цзин», многие протестующие отшельники Китая тоже писали поэмы: «Холодная гора», «Подъем», «Большой щит», «Каменный дом». У этого жанра появилось название – шань-шуй.

Святой Антоний был одним из первых пустынных отшельников и вдохновил тысячи христиан последовать своему примеру. Антоний перебрался в пустой склеп, жил там в одиночестве тринадцать лет, потом переехал в заброшенное военное укрепление, где прожил еще двадцать, питаясь лишь хлебом, солью и водой, доставляемой последователями, спал на голой земле, никогда не мылся и посвятил свою жизнь интенсивным, зачастую агонистическим молитвам и благочестивым деяниям.

По словам его биографа, Афанасия Александрийского, который встречался со святым лично, Антоний окончил свои дни с чистой душой и отправился в рай. Но большую часть того времени, что он прожил в пустыне, Антония одолевали последователи, ищущие совета и благословения. «Эти толпы, – сетовал Антоний, – не дают мне побыть в одиночестве».

Даже анахореты, запершиеся в кельях, не были совсем отделены от средневекового общества. Их кельи часто находились в городах, и в них были окна, сквозь которые монахи благословляли посетителей. Люди поняли, что беседа с живым сострадательным анахоретом может принести больше облегчения, чем вознесение молитв далекому и абстрактному Господу Богу. За анахоретами закрепилась слава мудрецов, и несколько столетий большая часть населения Европы обсуждала свои самые важные проблемы с ними.

Найт не сделал в лесу ни единой фотографии, не приглашал гостей на ужин и не написал ни строчки. Он полностью развернулся к миру спиной и не подходил ни к одной категории отшельников. Что-то, чему не было определения, тянуло его в сторону от общества с настойчивостью гравитации. Он был одним из самых постоянных и страстных в своем стремлении к чистому одиночеству отшельников в истории. Да, он был настоящим отшельником.

«Я не могу дать объяснения своим действиям в тот момент, – сказал он. – Не было никакого плана, ни о чем я не думал. Просто сделал и все».

Хоть у Найта и не было плана, но у него была цель. Он хотел потеряться. И не потерять просто связь с миром, но и себя самого. У него было лишь примитивное походное снаряжение, кое-что из одежды, немного еды. «У меня было то, что было, – рассказывал он. – И ничего больше». Он оставил ключи в машине и растворился в лесу.

Потеряться во всех смыслах было нелегко. Любой человек с базовыми навыками лесных походов автоматически знает, куда он идет. Достаточно видеть, что солнце светит с западной стороны, и становится уже легко понять, где другие направления. Найт знал, что двигается на юг. Он говорил, что это не было сознательным решением, просто его потянуло туда, будто домашнего голубя к голубятне. «Не было какой-то глубокой идеи, все происходило, скорее, на уровне инстинктов. У животных есть инстинкт возвращаться на свою домашнюю территорию, а мой дом, где я родился и вырос, был в той стороне».

Мэн разделен на долины, вытянутые с севера на юг так, будто их процарапало когтями гигантское божество, хотя кто-то и утверждает, что это работа тающих ледников. Долины разделены цепочками гор, сейчас уже выветренными и облысевшими, словно старики, но всего каких-то пару миллионов лет назад Аппалачи были мощнее, чем Скалистые горы. Низины в это время года хлюпали под ногами своими болотами и мокрыми берегами озер.

«Я по большей части держался хребтов, – рассказывал Найт, – иногда переходил топи, идущие от одного хребта к другому». Он пробирался по сыпучим склонам и по глинистым равнинам. «Вскоре я потерял ориентиры и больше не понимал, где нахожусь. Мне было все равно». На самом деле у каждой более-менее заметной природной достопримечательности Мэна, будь то озеро или гора, было собственное имя, но Найт считал эти названия искусственными, навязанными человеком и предпочитал их не запоминать. Он охранял чистоту своего уединения всеми способами. «Не было знаков, сообщающих: «Вы находитесь здесь». Вокруг была или сухая, или мокрая земля. Я знал и одновременно не знал, где я. Ух ты, сейчас меня, кажется, занесло в метафизику, нет?»