Юность дедов наших - Дмитрий Алексеевич Кучеренко

почему-то согнулись и не шевелятся.

— Ничего, — успокаивал доктор, — сам на ногах, и здорово. До сих пор не пойму, как ты жив остался? Ладно, собирайся домой, заждались уже.

Отъезжая на подводе от Сталинграда, Василь обернулся. По сравнению с уже зелёной степью, город резко контрастировал. За два с небольшим месяца, когда парень первый раз увидел всё это, пейзаж не изменился. Тёмные, красноватые руины и в середине, как гора пепла, Мамаев курган.

Василь вздохнул. Он ехал домой, туда, где хоть и не очень сытно, но мамка рядом. По дороге вспоминал своё детство: как ловили раков, купали коней, Саньку, который только что вылез из проруби и, дрожа всем телом, пытается отогреться у костра. Отца вспоминал и старшего брата. Где они сейчас? Как живут, тяжело, легко ли? Лишь бы живы были.

Раннее утро в деревне было тихим и безветренным. Где-то кричали беспокойные петухи и будили свои пернатые гаремы. В зарослях, покрытых свежей, молодой листвой, пели свадебные песни соловьи, непременно заканчивая каждый куплет баллады коротким ярким аккордом, будто ставя точку в очередном четверостишье. Они ещё с ночи не переставали и закончат, лишь когда солнце нежными лучами приласкает землю, отряхивая сочную траву от прозрачной росы. Испарина от речки зависла лёгкой дымкой над зеркальной поверхностью воды и освежала свисающие по берегу белоснежные ветки пышно цветущей, дурманящей своим колдовским ароматом черёмухи.

Санька сидел на берегу и не обращал внимания на всё великолепие, происходящее вокруг. Он просто перестал его замечать, так как видел это каждую весну. У него сейчас было куда более важное занятие. Сделанный из гусиного пера поплавок начал потихоньку кивать из стороны в сторону. Какая там, к лешему, черёмуха с соловьями, когда поклёвка началась? Он чуть привстал, взял осторожно в руки лежащее до этого на воткнутой в берег рогатине удилище и застыл в напряжении. Вот сейчас, ещё пару секунд, и ленивый, как закормленный поросёнок, тёмно-золотистый круглощёкий линь распробует наживку и утопит поплавок. Вот ещё секунду, не торопись. И… Плюх.

Санька был просто в ступоре от произошедшего. Прямо рядом с поплавком в воду упала сухая коряга, разбросав в стороны брызги воды. Он взглянул вверх. Не могла эта хреновина сама прилететь.

— Ты чего сделал, рожа бессовестная, — вскрикнул Санька в ярости и обернулся на заросли, — выходи, кто там? Я сейчас этой палкой по голове настучу.

Из-за дерева вышел вполне довольный собою Василь.

— Вот я знал, что ты здесь ошиваешься, опять будешь потом весь день за рычагами носом клевать.

Санька расплылся в улыбке и кинулся навстречу другу, сняв с головы картуз.

— Васька! Ну, ты и морда. Где так долго пропадал? — говорил он, обнимая однокашника, — мы тут заждались все. Тётя София председателю всю плешь проела, чтобы тебя домой отпустили.

— Видишь, отпустили, — отвечал не менее радостный от встречи Василь.

— Эге. Что это у тебя? — спросил Санька, заметив у друга неестественно согнутые пальцы.

Тот, замявшись, спрятал руку за спину:

— Потом расскажу. Вы во сколько на бригаде собираетесь? Надо к парторгу явиться.

— Как обычно, в семь утра.

— Ладно, рыбачь, я домой зайти успею.

— Какая теперь рыбалка? Подожди, я удочку соберу и провожу тебя.

Друзья шли рядом по тропинке. Под ногами шелестела прошлогодняя сухая листва, через которую торчали уже отцветшие подснежники. Пришло время других первоцветов. Хохлатка радовала яркими, на фоне коричневой листвы, маленькими гроздьями необычных цветов и рассеченными листочками. Белая, красная, фиолетовая, она ковром устилала дубовый лесок, через который проходила дорога к дому.

— Рассказывай, что там, в городе, творится? — спросил, наконец, Санька.

— Трындец там, всё развалено. Кругом каша из кирпичей, обгорелого железа и мяса.

— Какого мяса?

— Человеческого. Иногда не разберёшь, где наше, а где немецкое. Вот и разгребали всё это. Здания были по пять этажей и выше, сейчас одни руины.

Санька на минуту задумался и снова спросил осторожно, как бы между делом, скрывая истинное любопытство.

— С рукой что?

— Бомба взорвалась, если бы я ладонь не подставил, осколок прямо в башку бы мне прилетел.

— Пальцы не работают?

— Нет, жилы перебило, — ответил Василь, показывая покалеченную ладонь другу, — сухая стала.

— Побегу я, а то на работу скоро. Мы сейчас на току семена готовим. Приходи сразу туда, чуть позже. Парторг с нами постоянно отирается, — Санька многозначительно поднял указательный палец вверх и добавил, — для предотвращения возможного хищения народного добра народом. Видал, как загнул?

— Давай, увидимся.

Василь хлопнул друга покалеченной ладонью между лопаток. Тот выгнулся и поморщился, почёсывая спину:

— Аккуратней култышкой своей махай.

Василь с довольным видом постучал ребром правой ладони о левую и добавил:

— Дубовая. Надо попробовать разок в лоб зарядить.

Василь аккуратно, почти на цыпочках, подошёл к забору своего дома. Он издалека увидел, как его мать, окружённая курами, хлопочет по хозяйству, постоянно отгоняя от ведёрка с зерном надоедливого белого козлёнка, который так и норовил похрустеть чужим завтраком.

— Иди отсюда, прилипала, — покрикивала женщина, — сейчас этим ведром по рогам получишь.

Василь стоял у плетня и, расплывшись в улыбке, наблюдал знакомую ему повседневную деревенскую жизнь. Оказалось, всё то, чего он раньше не замечал: запахи, звуки, все мелочи — это отдельные мазки, составляющие полную картину его Родины.

— Гражданочка, водички не дадите попить? А то так кушать хочется, что переночевать негде, — пошутил Василь.

София на голос резко обернулась и уронила ведро, рассыпав зерно. Козлёнок тут же с жадностью набросился на лакомство.

— Мам, смотри, что делает.

— Да шут с ним, сынок.

София прикрыла губы рукой, на её глаза накатились слёзы. Василь, заметив это, поспешил войти во двор.

— Ну, чего ты? Всё хорошо, я приехал, иди, обниматься будем.

Василь обнял мать, затем немного отстранился и спросил:

— Ну как я, подрос?

— Подрос, подрос, повзрослел. Угловатый какой-то стал, кожа да кости, — она потрепала его за нос, — шнобель и кадык. Бриться уже пора, усы клочками торчат, как у татарина.

— Ну, обласкала, хоть обратно уезжай.

— Я тебе уеду, — женщина отогнала от ведра с зерном козлёнка, который, уже наевшись вдоволь, отпрыгнул в сторону и стал задираться на гусей, — пойдём в дом, сынок. Сейчас молочка нацежу, с утра пышек напекла, перекусишь как раз.

— Это я с радостью, тут даже уговаривать не придётся.

Василь с довольным видом сидел за столом. Всё вокруг родное. Кошка трётся у ног и мурлычет, в окно бьётся заблудившаяся муха.

София поставила глиняный кувшин и через марлю процедила в него молоко. Затем налила в алюминиевую кружку, поставила перед сыном и убрала полотенце с аккуратной горки пресных