Один из лучших дней (сборник) - Яна Жемойтелите

– Ты, наверное, хочешь есть? Ты же с работы.

Кивнув, я оставляю пальто на вешалке – тоже советского периода, прохожу на кухню, и каждая маленькая деталь этой квартиры теперь всплывает в памяти. Бабушка тогда велела нам вымыть руки, а раковина в ванной была с трещинкой, как будто там на дне притаился маленький паучок. И точно! Вот же он, подернутый патиной ржавчины, на том же месте. Здесь ничего не изменилось с той поры, но теперь в глаза лезет откровенная советская бедность, которая в те времена бедностью как раз не считалась. Напротив, это была шикарная квартира в центре города с высокими потолками.

Маринка, как мы уже долго живем! – невольно говорю я.

– Ты о чем? – Маринка ставит чайник. Чайник, по крайней мере, электрический.

– Почти полвека. А как незаметно прошло. Когда мы однажды заходили сюда к твоей бабушке, на мне были вышитые бурки, представляешь! Я только сейчас это вспомнила. Они остались в прихожей, и с них натекла лужица на пол, а твоя бабушка сказала: «Ничего, девоньки, я уберу». – И я даже зажмуриваюсь от этой внезапно вспыхнувшей картинки.

– Бабушка была женой генерала, – говорит Маринка. – Но вместе с тем очень простая женщина. Жила ради своей семьи и ни о чем ином не задумывалась. Может быть, так и лучше?

– Чем лучше?

– А не так обидно. – Маринка оттягивает ворот свитера, обнажая свежие фиолетовые синяки. – Видишь?

– Маринка, что это? – ужасаюсь я.

– Это он меня так воспитывает. Юрий Петрович считает, что я совсем спятила и что мне место в дурдоме. Вечером водки надерется и руки мне выворачивает. Я говорю: «Юрочка, что с тобой?» А он: «Заткнись, дура!» На днях на пол меня опрокинул и стал пинать.

Я нервно сглатываю:

– За что?

– Пьяный был. Нет, я просто ему надоела. Понимаешь?

– А ты не пробовала обратиться в милицию? Это же настоящее семейное насилие! – Прихлебывая чай, я соображаю под сурдинку, что если даже Маринка и не совсем в себе, то это не повод для избиения.

– Написала заявление, участковый вызвал Юрия Петровича повесткой. А он что, совсем дурак, чтобы добровольно сдаться? Он все отрицает. Мол, я на него наговариваю.

– А синяки?

– Кто поверит, что это он меня бьет? Он же начальник большой на ликеро-водочном, да еще держится так, что и не подступись. Мол, как вы могли такое подумать? Чтобы я да избил жену? Я записала на телефон, как он издевается надо мной.

– Ну и?

– Он карту памяти украл и уничтожил, я неделю без телефона сидела.

Вот почему она звонила на библиотечный номер!

– А развестись?

– У нас же ребенок маленький!

– И что, ребенку на пользу наблюдать весь этот кошмар?

Маринка молчит, уставившись в чашку. В окошко, выходящее как раз на нашу библиотеку, тарабанит мелкий противный дождь, размазывая по стеклу вешние слезы. Ликеро-водочный завод – богатое предприятие, и работают там далеко не алкоголики, а очень даже серьезные люди.

– Почему ты ушла от мужа? – спрашивает Маринка.

– Однажды злость из него поперла на всех и каждого, как будто это мы виноваты в том, что он работу потерял. Полгода болтался без дела, потом устроился на овощебазу, там нашел себе простую бабу, без претензий, которой достаточно было, что в доме просто мужиком пахнет. Он еще курил безбожно, по две пачки в день. И за обедом курил, и в постели, и даже в ванне. А ей это только в радость. Она тоже курила крепкие сигареты.

– Вот я и говорю: зачем мы так долго чему-то учились? Я еще диссертацию хотела защитить, а кому это нужно?

– Тебе самой. – Но тут же я прикусываю язык, вспомнив давешнюю презентацию в библиотеке.

Действительно, зачем нужно было шесть лет корпеть над учебниками на медфаке, если врач ничего вылечить не может? И куда из Маринкиной головы испарилась наука? Или же ее просто выбили? Религиозный психоз на фоне уничижения?

Свадьба у Маринки была безалкогольная по тогдашней моде. Причем водки на столе действительно не было, и в бутылках с минералкой содержалась именно минералка. Зато были конкурсы и загадки, как на детском утреннике на фоне общей неискренности, вернее натянутой радости. Может быть, Юрий Петрович относился к числу тех людей, которые во всем поступают так, как велит если не партия, то сам дух времени. Нужна безалкогольная свадьба – значит, будет безалкогольная. А если нужно ради дела с кем-нибудь выпить, значит, выпьем хотя бы даже на брудершафт. И на ликеро-водочный работать пойдем. А там – если никто не видит – тоже можно выпить, а потом отдубасить жену. Потому что она беззащитна. И еще потому, что психика больше не выдерживает этого притворства, ведь так, Юрий Петрович? Карабкаться по ступенькам карьеры, выдерживая «правильное» лицо.

– Ты дома его тоже по отчеству называешь? – спрашиваю я.

– Он сам так называет себя. Поначалу вроде бы с иронией, потому что ему с производства все время звонили и спрашивали Юрия Петровича, вот он и отзывался: «Юрий Петрович слушает», а потом в привычку вошло. Ань, что мне делать?

И я так понимаю, что спросить ей уже просто не у кого. Ни Бёме, ни сам Бог на этот вопрос ответить не могут.

– Разводись, – говорю я. – Пока он не признал тебя невменяемой и не лишил всяческих прав.

Я так подозреваю, что именно этого добивается Юрий Петрович, чтобы не делиться собственностью, например.

– Он у меня ребенка хочет отнять, якобы я не способна ее воспитать.

– И отнимет. Если ты вовремя не разведешься.

– Как же развестить, если мы вместе уже тридцать лет?

– Марин, на этом жизнь не кончается.

И Юрий Петрович, очевидно, это прекрасно понимает. У него еще будет время создать новую семью и прожить еще одну жизнь. А что в таком случае остается нам? И зачем тогда я что-то еще советую Маринке?

– Тебе перво-наперво надо прийти в себя, – говорю я. – Чтение стихов хорошо помогает, ритмизует внутренний мир, воссоздает гармонию. У твоей бабушки наверняка были сборники стихов, Пушкин, например.

Маринка отрицательно мотает головой:

– Всю бабушкину библиотеку Юрий Петрович вывез. Даже не знаю куда. Он не любит стихов. Говорит, что не понимает, зачем они нужны.

Сколько раз мне приходилось слышать этот вопрос. Практической пользы от стихов вроде бы действительно никакой.

– Я со школы какие-то стихи помню, – говорит Маринка. – Они правда помогают, да?

– Мне, например, помогают. Можешь даже вслух декламировать. Ты одна, никто не услышит.

Перед глазами невольно встает картинка: Маринка с косичками у доски декламирует: «Мороз и солнце, день чудесный». А за окном в самом деле мороз и солнце, заиндевевшие ветки и стайка снегирей. И как же хочется туда, на волю! И зачем только нам эти стихи?