Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

местам своего постоянного жительства, ей выдали пропуск. И она пошла в Крутой Яр, не задумываясь о последствиях, не испытывая тревоги, непостижимо равнодушная к своей судьбе. Несколько раз ее останавливали мотоциклисты резким, как выстрел: «Хальт!» Елена молча показывала пропуск, смотрела на врагов и не видела их, не замечала, словно этот досмотр не имел к ней никакого касательства. Ей возвращали пропуск, и она продолжала свой путь.

...Бредет Елена, и нет уже боли, пронзившей все ее естество. Она залегла где-то глубоко — тупая, ноющая. И только невероятная усталость ломит тело. Только зияющая пустота в душе. Над головой у Елены низкое серое небо. Резкие порывы ветра ожесточенно швыряют ей в лицо холодные иглы дождя. А она все идет, идет, и истерзанный Бахмутский шлях покорно ложится ей под ноги.

Сгустились сумерки хмурого осеннего вечера, когда Елена достигла наконец Крутого Яра. Все так же с отсутствующим взглядом прошла по его безлюдным улицам, не обращая внимания на то, что промокла, нисколько не заботясь быстрее попасть под кров. И, лишь переступив порог верзиловской хаты, где все эти годы жила ее семья, увидев комнату, каждой мелочью напоминавшую о Тимофее, она будто очнулась, пришла в себя, со стоном припала к груди оторопевшей Киреевны:

— Все кончено! Все пропало!

— Да что ты, милая. Господь с тобой, — растерянно пробормотала старуха, обнимая ее хрупкие плечи и недоумевая, почему же Елена оказалась здесь, как могло случиться, что она отбилась от эшелона. А губы сами шептали слова утешения: — Возвернутся наши. Ну да. Как можно? Возвернутся.

Елена вскрикнула в смертельной тоске:

— Нет Тимоши! Не вернется он! Никогда не вернется! Не-ет!

Киреевна прижала Елену к себе, быстро-быстро мелко вздрагивающей рукой стала гладить ее голову.

— Болезная моя...

И умолкла. Блеклые глаза увлажнились. Старческое лицо, на котором время оставило неизгладимые следы, вдоль и поперек испещрив глубокими бороздами, словно окаменело. Она уже была в том возрасте, когда смерть стоит у порога и нисколько не пугает своим присутствием. К ее приходу у Киреевны все готово: и гроб, который, правда, еще надо выкрасить, и смертная одежда. Но то, что она услышала от Елены!.. Почему же такая несправедливость? Ее, отжившую свое и ставшую самой себе в тягость, смерть обходит, а забирает молодых, сильных, у которых еще все впереди...

— Все мы приходим в этот мир и уходим, — помедлив заговорила Киреевна, пытаясь найти нужные слова. — Ну да. И уходим. Один раньше, другой — позже. Что ж горевать? Слезами горю не поможешь. А живым надо жить. Ну да. Жить.

9

Сеет и сеет дождь. Давит низко нависшее мертвое небо. Листобой оголил деревья, и они стынут на холодном ветру, зябко вздрагивая ничем не защищенными ветвями. Елена слышит их стоны. Или это кричит, рвется наружу боль ее сердца? Но разве оно еще способно чувствовать? Разве не испепелилось? Не превратилось в золу?

Уже несколько дней Елена дома. Никуда она не ходит, ничто ее не интересует. Занялась бы чем-нибудь — руки не поднимаются. Больше сидит у окна, бесцельно глядя на улицу. А Киреевна все рассказывала, как оно было.

«Первыми италийцы вошли. Конница. Постреляли скорее для острастки. Воевать-то не с кем. Без боя вошли. На постой, значит, устраиваются. Что поднялось! Гвалт, крик, суета. Горластые, не приведи господь. Ну чистая тебе цыганва... Начальник ихний Пелагеи Колесовой покои занял. Пашка кажет — зверюка зверюкой, а вночи боится до ветру выходить. В хате пудит. — Киреевна презрительно щурилась, продолжала: — Немцы вслед пришли. Ну да. Не задержались. Дальше посунули. А комендант ихний остался...»

Елена слушала и не слушала Киреевну. Что ей до всего этого? Узнав о смерти Изота Холодова, она лишь нервно поежилась. Не задело ее сообщение и о том, что Недрянко перекинулся во вражеский лагерь, что не только он служит немцам. Даже Фросина беда не взволновала Елену.

«Такое горе, такое горе, — вздыхала Киреевна, — по частям вынули ребеночка-то. Ну да. Уже мертвенького. Да и саму еле отходил Дмитрий Саввич. Как с креста снятая».

«Да? — сказала тогда Елена. — Жаль...»

И видно было, что слова Киреевны лишь коснулись сознания Елены, не тронув ее души.

А нынче они встретились. Фрося поспешила к Елене, едва узнав от Киреевны о гибели Тимофея, о том, что Елена сама не своя вернулась домой.

— Тетя Лена! Тетя Лена! — кинулась она к Елене. И зарыдала, ткнувшись лицом ей в плечо. Она оплакивала Тимофея, потерю ребенка, загубленную юность, все-все дорогое, сметенное военным вихрем.

Елена не успокаивала ее.

— Плачь, Фросенька, — сказала печально. — Плачь. Нам больше ничего не остается в этой жизни.

Фрося сердито смахнула слезы.

— Нет, тетя Лена. Не согласна — Ее глаза, уже потерявшие девичью родниковую прозрачность, таили в себе нечто женственно-загадочное, глубинное. Сейчас в них отражалась непримиримость. Над ними взметнулись брови, словно крылья деревенской ласточки — тонкие и стремительные. На бледных щеках проступил румянец. — Не согласна, — прямо повторила Фрося. — Нельзя опускать руки. Надо выстоять.

— Какой смысл в этом? — молвила Елена, скорее не спрашивая, а утверждая.

— Чтобы бороться, — глухо, угрожающе проговорила Фрося.

— Ну да, ну да, — вмешалась собравшаяся выходить из дому Киреевна. — Хоть ты ей скажи, Фросенька. Мыслимо ли, поди занемела вся.

— Вы... вы же боец, тетя Лена! — воскликнула Фрося, когда они остались одни, — Контру били. И фашистов побьем!

Да-да, действительно, когда-то она мчалась в атаки. Страх сдавливал ей сердце, леденил кровь. Но тогда был Тимофей! Рядом с ним она обретала мужество. Не раз потом, уже в мирной жизни, она испытывала растерянность, трудности ввергали ее в уныние. Но тогда был Тимофей. Твердость его духа передавалась ей, и она легче переносила невзгоды. Она не замечала его благотворного влияния. Ей казалось, что все происходит наоборот, что это она поддерживает Тимофея. Ведь он такой горячий, вспыльчивый, увлекающийся большой ребенок. А теперь его нет.

Елена сидела у стола — маленькая, щуплая. В свои сорок с небольшим лет она выглядела очень молодо. Но горе наложило на нее трагический отпечаток, сковало некогда выразительное, подвижное лицо. А сейчас ею овладело беспокойство. Где-то прервалась цепь ее размышлений. О чем же она думала? И чего ждет от нее Фрося?..

— Ты что-то сказала? — спросила она.

— Коммунистам приказано зарегистрироваться, — взволнованно заговорила Фрося. — Вы понимаете, что