Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

вон там еле тащатся путники. Эти уже почти у цели. Еще немного — и покажется Крутой Яр, завиднеются хаты, оставленные совсем недавно в спешке и тревоге. Но не светятся глаза той радостью, которую испытывает человек, возвращаясь к родному порогу. Угрюмы осунувшиеся лица. Молчаливы уста.

Вон там спотыкается Елена Пыжова. Будто одеревенела. Шаг, еще шаг, и еще... Ведет ее то в одну, то в другую сторону. Ветер сорвал с головы белый шарф, забросил за спину. Она и не думает вновь покрываться. Все идет, идет. Весь день в пути от самого Углегорска, где на нее обрушилась страшная, непоправимая беда. Это там сняли Тимофея с паровоза и уже в беспамятстве принесли в здание школы, занятое полевым госпиталем. Раненых было очень много, и его еле удалось пристроить в коридоре вместе с теми, кому не хватило места в палатах. На операционном столе при зондировании раны он очнулся и тут же снова потерял сознание. Врачи сделали все необходимое и уверили Елену, что он будет жить. Ей советовали не отставать от эшелона. Ведь сотни тысяч раненых обходятся без своих близких. И ничего, выздоравливают, снова становятся в строй. Но Елена не могла оставить Тимофея. Ей даже не приходило в голову, что можно уехать, бросив любимого человека на произвол судьбы. Елену приютила шахтарская семья, жившая неподалеку. Бедовая, радушная хозяйка ни минуты не сидела без дела. Но и гостью не забывала:

«Нічого, нічого, серденько моє, — успокаивала Елену. — Якщо вже лікарі кажуть — неодмінно видужає ваш чоловік. Поживіть у мене. Он дім який! Вистачить місця».

У Елены потеплело на душе. Хозяйка была совсем юная, а вот нашла же слова, растрогавшие ее. Нет, не нашла. Она их не искала. Они сами у нее рождались из сердца.

В доме опрятно, уютно. Стены рушниками украшены. На полах — домотканые цветастые дорожки. Кровать высокая, с вышитым подзором. Подушки накидками накрыты.

«Та непогано вже жили до війни, хай вона сказиться, — продолжала молодица, заметив любопытство Елены. — Построились. Садочок посадили. А приїхали — ні кола ні двора не було. — Потом уже отвечала Елене: — Івась мій з Полтавщини. З Решетилівки. А я тутешня. Чули, село Добропілля? Комсомол на шахти молодь кликав. Тут і здибались. Відкатницею робила. А він — вибійником. Було як прийде в гуртожиток — усі дівчата тануть. Високий, чорнобривий. У смушковій шапці. Найкращі ж смушки чинять решетилівці... А ще й стахановець. Ще й газети про нього пишуть. Ходив, ходив до мене. «Давай, — каже, — Оксаночко, поберемось». Та й побрались. — Она расставила тарелки, нарезала хлеб, сказала: — Зараз діточок приведу. У сусідки вони граються».

И привела троих — мал-мала меньше. Встретила растерянный и восхищенный взгляд Елены, пояснила:

«Радість велика — дітлахи. Та не в цей скорботний час. Хто ж знав, що війна суне? От і залишились безбатченками. Був отой бронь у Івася. А він пішов боронити. У шахтарську дивізію. — И вздохнула. В глазах отразилась тревога. — Сідайте з нами вечеряти, — пригласила Елену. — Чим багаті, тим і раді».

Потом убирала со стола, укладывала детей. И все это проворно, ловко. Вслух рассуждала, словно хотела убедить Елену в своей правоте:

«Як ото люди за ці хати чіпляються! За ганчірки! Воно усе наживне. Тільки евакуація почнеться — кину все. Хай воно вогнем горить, як малих під загрозу ставити. Мені аби крихіток рідненьких врятувати. Живі будемо — відбудуємось».

Что могла сказать Елена? Физические и душевные страдания окончательно вымотали ее. Она уснула, едва коснувшись подушки. Но сон был неспокойный. Ее преследовали кошмарные видения. Пережитое за день продолжало беспокоить и ночью.

Спал дом. Спал городок, не ведая о том, как близка опасность. В полночь госпиталь подняли по тревоге. Пришло несколько машин. Они не могли забрать всех. Выносили тяжело раненых. Те, кто мог передвигаться, сами потянулись к околице.

Для многих эта ночь была последней в жизни. Фашистский десант уже готовился к броску. Взвыли мины. Их резкие разрывы вспороли тишину ночи. Почти одновременно со всех сторон затрещали пулеметы, автоматы.

...Елена металась по полю: спотыкалась, падала и снова бежала. А ее настигал фашистский штурмовик, посылая в нее очередь за очередью. Уже рядом, за спиной, пулеметный треск, рев мотора. Что-то кричит невесть откуда появившийся Тимофей, машет ей, зовет к себе. Сейчас, сейчас... Еще одно усилие, и она будет в безопасности. Гулко бьется сердце, подкашиваются ноги.

Она проснулась в холодном поту, задыхаясь. А сон продолжался: гремели выстрелы, свистели пули. Или это наяву?

Елена встревоженно приподнялась на постели. К ней поспешила хозяйка, обдала ночной свежестью.

«Ох, серденько моє, що ж воно робиться? — испуганно зашептала. — Швиденько одягайся, та в погріб. Діточки вже там. Перетягла. Може, пересидимо».

Со звоном посыпались оконные стекла. Засверкали змеящиеся вспышки автоматных очередей. Отблески пламени выхватили из темноты кажущиеся огромными рогатые силуэты гитлеровцев.

...Идет Елена Бахмутским шляхом сама не своя — опустошенная, тупо равнодушная ко всему на свете. Той ночи фашистский десант овладел городком. Бойцы санбата засели в госпитале, отстреливаясь от наседающего врага. И тогда гитлеровцы подожгли здание. Оцепив его расстреливали каждого, кто пытался вырваться из пламени.

До рассвета пылало зарево пожара. Все подвластное огню сгорело. Крыша обрушилась. Остались лишь закопченные стены. Поодаль жались испуганные женщины, детишки.

Когда подошла Елена, из пустых глазниц окон еще тянуло тошнотворной гарью. Она кинулась к женщинам: «А раненые? Раненые где? Куда их...»

Ей указали на пожарище.

Скорбной тенью блуждала Елена вокруг пепелища. Приходила и в следующие дни, будто не веря случившемуся. А потом ею овладело состояние прострации. Лишь однажды ее озарила надежда, когда узнала, что в живых осталось несколько раненых, пытавшихся прорваться к своим. Она увидела их, когда немецкий комендант «даровал» им свободу. К комендатуре согнали всех жителей. «Ми визволяйт Украина от русс большевик, — напыщенно говорил офицер. — Ми уничтожайт коммунист, юда, партизан. Ми не уничтожайт украинец».

Он еще что-то выкрикивал, коверкая русскую речь, перемежая ее немецкими словами. Будто издалека доходил до сознания Елены его голос. Тимофея не было среди пленных. Надежда рушилась. И снова померк день, померкла жизнь, с этого момента не представляющая уже для нее никакой ценности, никакого интереса.

Последующее время Елена пребывала в каком-то странном состоянии. Она двигалась, что-то делала, с кем-то разговаривала, отвечала на чьи-то вопросы, слышала слова Оксаны, но все это подсознательно, словно в забытьи. Согласно приказу фашистского командования, предписывавшего всем иногородним отправиться к