Человечность - Михаил Павлович Маношкин

светлым разумом и неудовлетворенными желаниями. Вместивший в себя целый мир, он жил в этой небольшой квартире, где ему было и тесно, и просторно. А что из окна на него смотрели ветви цветущих черешен и что он радовался им и ходил по комнате так же, как теперь ходил Крылов, делало поэта обыкновенным человеком, который страдал, отчаивался, радовался и терял.

— Вы меня слушаете?

— Да-да, спасибо. — он шагнул к двери.

— Не напишете? Сейчас сюда редко заглядывают. — она протянула ему журнал для посетителей. — Вот здесь, молодой человек. Сегодня двадцать девятое…

Крылов сел за стол, взглянул в окно, в какое когда-то смотрел поэт. Что написать-то?

Через два дня начнется тысяча девятьсот сорок пятый год, и вскоре, наверное, окончится война. Тогда этот дом отремонтируют, очистят от следов оккупации, — он станет светлым и уютным, — а во дворе опять посадят черешню. Но Крылов вряд ли снова придет сюда.

«Был Крылов, курсант», — написал он, поставил дату и вышел на улицу.

Женщина проводила его до двери и, глядя вслед посетителю в солдатской шинели, подумала: «И у меня здесь нужное дело, раз сюда приходят такие вот молодые люди…»

* * *

В казарме ждало письмо от Саши Лагина.

«Женька, с новым годом тебя! Моя курсантская жизнь кончилась, теперь я лейтенант, командир взвода. Пехоты, конечно, куда мне от нее!

С Галей переписываюсь, дома у нас с тобой в порядке.

Как видишь, мои дела идут слишком хорошо, а это, по правде, даже тревожит.

…скоро опять туда. Фронтовые дороги теперь сужаются, может, и встретимся где — ты ведь теперь совсем быстроногий…»

Славный Саша. Он умел довольствоваться малым и ценить то немногое, что удавалось сохранить на войне. Этого немногого было ему достаточно, чтобы счесть себя чуть ли не счастливчиком, которому чересчур повезло. Крылову было знакомо это тревожное чувство, он сам переживал его не раз. Скоро они опять будут на фронте. Еще одно усилие, еще одна-две сотни километров солдатских дорог — и так хочется после всех трудов увидеть, наконец, долгожданную Победу.

9

ПРИШЕЛ ПОСЛЕДНИЙ ГОД ВОЙНЫ

Миновал сорок четвертый год — горький для одних, чьи близкие пали на фронтовых дорогах, тревожный для других, чьи сыновья, братья и отцы продолжали шагать в солдатском строю, и победоносный, наполненный грохотом праздничных салютов — для всех.

Уже никто не сомневался, что в сорок пятом кончится война. Какие могли быть сомнения, если оккупанты изгнаны из родной земли, а Красная Армия, преследуя гитлеровцев, вступила в Европу; если фашистская военная машина работала с неустранимыми перебоями и вот-вот готова была развалиться под ударами союзников; если вся Европа пылала ненавистью к гитлеризму!

И как не поверить в победный Сорок Пятый, если ради него было принесено столько жертв и пережито столько бед! Теперь раскрывался смысл этих страданий: впереди восходило Мирное Время!

Победу представляли себе как возмездие гитлеризму, как торжество истины и справедливости, как великий суд Истории: каждый человек получит по заслугам — в зависимости от того, кем был в годы войны, что дал людям, что внес для Победы.

* * *

Танковая армия генерал-полковника Лашкова вступила в Пруссию, но под Альтбергом остановилась, натолкнувшись на мощные укрепления гитлеровцев.

Стремясь проломить брешь в немецкой обороне, командующий обрушивал на врага тяжелые таранные удары, но все усилия были безрезультатны. Попытки обойти укрепленный район тоже не имели успеха. На беду стояла нелетная погода, и авиация не могла поддержать армию.

Необходима была новая рекогносцировка. Генерал-лейтенант Храпов не без труда уговорил командующего сделать передышку — Лашков и слышать не хотел об отдыхе.

— Чего ухмыляешься, комиссарская твоя душа? — спросил, сидя в «виллисе».

— Да вот припомнил, как весной ты возражал против наступления.

— Сам хорош! — рассмеялся Лашков. — Тогда было что — распутица, а тут Альтберг, кость в горле. Силенки у них еще есть.

— Нам с тобой тоже не мешает подкрепиться, а то и новый год прозеваем.

К столу командующий пригласил своих ближайших помощников и начальников некоторых служб. Выпили водки, припомнили пройденные в минувшем году фронтовые дороги. Вздохнул баян, полилась мелодия, о многом говорившая на войне как солдату, так и генералу:

Вьется в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза,

И поет мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза.

Командующий подозвал к себе адъютанта:

— Как Альтберг? Докладывать каждые четверть часа!

Альтберг. Многокилометровая линия обороны. Сталь и бетон. Долговременные огневые точки. Врытые в землю танки. Перепаханная снарядами земля. Дымные костры тридцатьчетверок. Яростные залпы орудий, громовые раскаты «катюш». А Альтберг стоял, как скала. Расколоть бы этот орешек — тогда армия вырвется на оперативный простор.

Взглянув на очередное донесение, командующий встал, поспешно покинул застолье. Храпов и начштаба последовали за ним.

— Вот читайте! Но как ему удалось?!

Храпов прочитал: «…я — Ласточка. Вошел в Альтберг, нахожусь на западной окраине, жду дальнейших указаний…»

«Ласточка» — это командир разведывательного батальона майор Токарев, один из прославленных танкистов армии.

Радиограмма Токарева была подтверждена донесением командира танкового корпуса: Альтберг пал!

— Вот теперь отпразднуем новый год по-нашему! — оживился Лашков. — Начштаба — в Альтберг! Токарева — к «Золотой Звезде»! Кто у него командует ротами?

— Капитан Фролов и старший лейтенант Дубравин.

— Тоже к «Золотой Звезде». Никого не забыть! А теперь вперед — всей армией!..

* * *

Шофер выжимал из машины все, что мог, но командующий поторапливал его.

— Поднажми, Анучин, что ты ползешь еле-еле!

— Быстрей нельзя, товарищ генерал.

— Нельзя-нельзя. Не встречать же нам новый год в «виллисе»!

— Дорога хорошая, успеем.

— Да, нам бы в России такие. А ты знаешь, кто такой Токарев? В сорок первом, когда Гудериана останавливали, он у меня взводом командовал. Как ты думаешь, надо нам теперь повидаться с ним или нет?

— Надо, товарищ генерал.

Не сбавляя скорости, Анучин ловко проскальзывал мимо разбитых грузовиков. Впереди уже светлели пожарища: Альтберг.

Храпов с улыбкой прислушивался к разговору командующего и шофера. В такие минуты Лашков утрачивал свою властность, становился обыкновенным, даже немного смешным человеком. Работалось с ним приятно. Конечно, хватало и трудностей — легких дел на войне не бывает. Но плохое забывается, а вот это остается: дружба, радость от выполняемого долга и по-настоящему счастливые мгновенья, когда армия, охваченная единым порывом, устремляется вперед. Теперь, в Пруссии, таких мгновений все больше: не за горами победа. Уже и не верилось, что был сорок первый год, были ошибки и