Русская Америка. Слава и боль русской истории - Сергей Кремлев

Сын императора Александра II — император Александр III ещё в бытность наследником престола, в 1879 году, писал о своём дяде: «Генерал-адмирал делает, что ему другие вбивают в голову. Просто злость берёт иметь дело с такими людьми».

Вот уж что точно, то — точно!

И ещё одно… Маркс зря доверился уверениям в текущей экономической никчёмности сделки для США. Один, повторяю, чистый лёд для калифорнийских мясных туш по дешёвке чего стоил… А ведь в перспективе было же ещё и чистое золото! Однако янки действительно особо не стремились развивать доставшиеся им новые территории — к этому моменту мы ещё вернёмся. И поэтому Америке тогда было выгодно публично заявлять, что виноград-то если не зелен, то, дескать, мелок…

Далее… Публикации «документов конгресса», подобные тем, на которые ссылался Маркс, косвенно поднимали авторитет русского царя: мол, продажей он подрывал могущество вечной антагонистки России — Англии. А в действительности «собака была зарыта» не в желании России или США лишить Англию её заокеанского доминиона (Канада стала им как раз в год продажи Русской Америки — в 1867 году). «Собака» была «зарыта» именно в реализованном плане лишения России её части американского континента, которая придавала России принципиально иной облик не только на Тихом океане, но и на всей геополитической карте мира.

Этого Маркс, похоже, не понял. И уже не в развитие мысли, а просто так, «в довесок», приведу следующую деталь из его письма 1870 года… Маркс писал Кугельману, что курс рубля на лондонской бирже упал до 28–29 пенсов при норме в 40 пенсов. А одной из причин было то, что вследствие конкуренции американских хлебов на мировом рынке вывоз хлебов из России сократился на одну треть.

Такая вот была у России с Америкой «дружба» — как у мужика и медведя из русской сказки. Причём роль облапошенного раз за разом медведя янки отводили «дружественной» России.

Всего лишь одна историческая деталь, относящаяся ко временам после продажи Русской Америки. Но как перемешано в ней точное и ошибочное, подлинное и притворное. И это смешение точной информации и злонамеренного мифа было характерно для освещения (или — затемнения?) проблемы Русской Америки как в XIX, так и в XX веке, и остаётся характерным для века XXI…

ВОТ ЕЩЁ одна её сторона — алеуты…

«Словарь американской истории с колониальных времён до Первой мировой войны» издания 1997 года под редакцией академика Фурсенко сообщает, что алеуты (самоназвание — унанганы) к середине XVIII века имели численность «от 10 до 25 тыс. чел.». И уже эта исходная цифра даёт возможность для любых манипуляций. Если реально алеутов к моменту начала эпохи Шелихова было, скажем, 10 тысяч, а через полсотни лет стало реально же 15 тысяч, то всё равно можно заявлять, что русские истребляли алеутов массами, если принять их исходную — по Фурсенко — численность в 25 тысяч человек.

Поэтому не приходится удивляться, что в том же источнике сказано: «Алеуты, добившиеся высокого совершенства в морских промыслах, стали объектом жестокой эксплуатации со стороны русских купцов, в результате чего о-ва обезлюдели (ок. 2,5 тыс. чел. к 1834)». Ну, не русские, а просто людоеды — хоть в Нюрнбергский трибунал их отдавай!

Вторит экс-советскому академику Фурсенко и постсоветский академик Болховитинов… В изданной в 1994 году «Истории внешней политики и димломатии США…» заявлено следующее:

«После Второй мировой войны в нашей (то есть советской. — С.К.) литературе утвердилось мнение о прогрессивном характере русской колонизации, а само слово «колонизация» практически исчезло со страниц советских изданий (его стали заменять термином «освоение»). Между тем российская колонизация, как и колонизация английская, испанская или французская, была непрерывно связана с насилием, обманом, подчинением и эксплуатацией местного населения…»

Ещё один нео-«петербуржец», профессор Андрей Вальтерович (?) Гринёв, опубликовал в номере 8 журнала «Вопросы истории» за 2003 год статью с показательным названием «Характер взаимоотношений русских колонизаторов (жирный курсив мой. — С.К.) и аборигенов Аляски», где много распространяется о якобы жестоком избиении русскими промышленниками алеутов.

Вообще-то, Алеутские острова — это не Аляска, а Алеутские острова. Но профессор Гринёв имеет степень доктора исторических, а не географических, наук, так что — что уж там… Тем более что об историях он пишет неприглядных — да ещё и со ссылками на архивы Русского географического общества, на известных нам Сарычева, Головнина, Хвостова с Давыдовым…

Но как Гринёв ссылается, например, на Гавриила Сарычева? Он, со ссылкой почему-то на записки И.А. Вениаминова об островах Уналашкинского отдела 1840 года, так цитирует путевой журнал Сарычева 1790 года: «Жителей на Четырёхсопошных островах было прежде много (жирный курсив везде мой. — С.К.), но нониче нет». В изданном же в 1952 году «Путешествии флота капитана Сарычева…» в записи от 30 мая 1790 года на стр. 135 говорится: «На Четырёхсопошных островах прежде были жители, но теперь они необитаемы». Причём надо знать, что на Алеутах имела место миграция жителей как в пределах одного острова, так и между островами, а при этом нередко происходили и междоусобия самих аборигенов.

Степан Крашенинников в своём «Описании земли Камчатки» XVIII века описывал кочевых («оленных») и оседлых коряков. Он отмечал, что у них наблюдаются «различия и в характере их поведения и в обычаях», а далее сообщал поразительные вещи:

«Оленные коряки столь ревнивы, что убивают своих жён при одном только подозрении. Если же обнаружится неверность, убивается и женщина, и её любовник… Напротив, у оседлых коряков и особенно у чукчей лучшее свидетельство наличия дружеских отношений заключается в том, что во время поездок друг к другу они одалживают гостям своих жён и дочерей. Поэтому нестерпимой обидой считается, если гость откажется от жены хозяина. Тогда ему угрожает смерть, как человеку, пренебрегающему дружбой хозяина, что, как говорят, с нашими анадырскими казаками и происходило из-за незнания местных обычаев».

Уже отсюда видно, какой непростой и неоднозначной могла быть местная ситуация даже в пределах одного региона. И русским приходилось на этом фоне то и дело оказываться не просто в форс-мажорных, но и в плохо осознаваемых ими новых обстоятельствах. Причём немногочисленным русским грозили сразу разные и неожиданные опасности, поэтому они даже не из особого человеколюбия, а из чувства самосохранения не могли вести себя по отношению к аборигенам с немотивированной агрессивностью и спесью, как это было характерно для западноевропейских колонизаторов во всех частях света.

Тем не менее русский передовщик Иван Соловьёв выглядит в изображении профессора Гринёва холодным садистом. Якобы для того, чтобы проверить, на каком человеке остановится пуля, Соловьёв якобы простреливал двенадцать связанных вместе алеутов (Гринёв в скобках сообщает: «говорят, пуля остановилась в девятом»). Как можно связать в ряд двенадцать (!) человек, да ещё так, чтобы они стояли по струнке, когда их убивают, профессор не задумывается. И он же не даёт себе труда спросить — насколько достоверны используемые им сведения И.Е. Вениаминова, автора труда 1840 года «Записки об островах Уналашкинского отдела», жившего через семьдесят пять лет после Соловьёва? И всё ли верно говорили таким «информаторам» некие «старики-алеуты»? Ссылка на лейтенанта Давыдова не более достоверна — он был на Алеутах вместе с лейтенантом Хвостовым через сорок лет после Соловьёва.