Ахульго - Шапи Казиев

Аксакал проводил Лизу в дом и ушел.

– Слава богу, что все обошлось! – говорил Аванес, поднимая корзины на террасу.

– Но где ты была? Я думал, ты сбежала.

– Я не смогла, – призналась Лиза.

– И не думай! – предостерег ее Аванес.

– Если хочешь увидеть своего Михаила!

На террасе были расстелены паласы, и на них лежали дольки абрикосов. Их разложили сушиться, пока не получится курага. Лиза не знала, куда себя деть, все еще сомневаясь, правильно ли она сделала, что вернулась. Так ничего и не решив, она присела рядом с корзинами и тоже начала разламывать абрикосы и раскладывать их сушиться. Косточки она откладывала в сторону, где уже была их целая горка.

Потом она услышала песню. Лиза прислушалась. Пели где-то недалеко. Это было женское многоголосье, повторявшее одну и ту же фразу: «Ла илагьа илла ллагь…».

– Что это? – спросила она Аванеса.

– Обычное дело, – ответил Аванес.

– Отпевают.

– Кого? – испуганно спросила Лиза.

– Племянника хозяина, – объяснил Аванес.

– Раненного привезли, а потом он умер. Похоронили уже.

– А разве у них тоже отпевают?

– Еще как, – кивнул Аванес.

– И мужчины, и женщины. По отдельности.

К полуночи женщины начали расходиться, и каждая несла домой садака – небольшой дар, хлеб и мясо, укрытые краем платка. Садака раздавали родные покойного, считалось, что это поможет его душе в другой жизни.

Аванес тяжело вздохнул и перекрестился.

– Трое детей осталось.

– Дай им Бог, – сказала Лиза и тоже перекрестилась.

Они молчали, вслушиваясь в смиренные молитвы женщин. Когда голоса смолкли, Лиза сказала:

– Зачем эта война, Аванес? От нее всем только горе.

– Горцы воюют за свободу, – ответил Аванес.

– Своим умом хотят жить, без ханов, чтобы все были равны и никто никому не кланялся, кроме Аллаха.

– Свобода… – не понимала Лиза.

– Вот и Михаил вышел за нее на Сенатскую площадь, а оказался на каторге. Но что такое эта свобода? Она погубила мою жизнь. Зачем мне свобода, Аванес? Я хочу быть несвободной, хочу быть женой и матерью.

– Это совсем другое, – отмахнулся Аванес, а затем добавил: – Они хотят, чтобы ты написала своему мужу.

– Зачем?

– Насчет выкупа.

– Но у него ничего нет, ты же знаешь.

– Напиши, – убеждал Аванес.

– Там видно будет. А если привезут новых раненых или, не дай Бог, убитых, неизвестно что с нами сделают.

– Я устала, Аванес, – ответила Лиза.

– Пусть делают, что хотят.

– У меня семья, – напомнил Аванес.

– Моя Каринэ и любимые дети. Им без меня нельзя, пропадут.

– Тогда, пожалуй, – согласилась Лиза.

– Я напишу.

Аванес раздобыл чернила, перо и бумагу. И Лиза написала Михаилу письмо. Прощальное, полное нежной любви и страдания.

Прибытие свежих сил вселило в Граббе надежду. После тяжелого штурма Сурхаевой башни войска потеряли кураж, и это могло дурно отразиться на ходе всей кампании. На радость командующему, полковник Врангель рвался в бой.

Пока его отряд отдыхал после долгого перехода, Врангель успел ознакомиться с положением дел и изучить защитную систему Ахульго. Она его удивила, но не смутила. У него еще осталось ощущение победы, которое он испытал, когда брал Ахульго два года назад, в походе с Фезе. К рассказам об ужасах штурма Сурхаевой башни он отнесся скептически, считая, что осада была неправильной, а войска действовали неумело. Но свое мнение он держал при себе, как и сожаление, что его не было при Аргвани, после которого полковники стали генералами, а он все еще оставался при своем чине, несмотря на отличия в битвах с Ага-беком.

Тем временем батареи усиленно бомбардировали Ахульго, пытаясь разрушить передовые укрепления. Периодически в дело вступали Конгревые ракеты, которыми Граббе надеялся выжечь укрытия мюридов. Но против углубленных в гору и защищенных огромными глыбами укреплений, покрытых к тому же бревнами и земляными насыпями, артиллерия была бессильна.

Штурм Ахульго был назначен на 16 июля. Накануне Граббе собрал в штабе командиров.

– Господа, – начал Граббе.

– Положение диктует меры экстренные. Мы должны взять Ахульго и покончить с имамом, пока на выручку к нему не явились новые скопища. Мне докладывают, что наибы Шамиля продолжают производить волнения в горах, побуждая отъявленных бунтарей к новым покушениям на наши войска. Таким образом, штурм должен свершиться завтра же.

– Завтра? – удивился Галафеев.

– Отчего бы и нет? – спросил его Граббе.

– Или у вас, господин генерал-лейтенант, иное мнение на сей счет?

– Я полагаю, для обеспечения успеха следовало бы прежде занять левый берег Койсу, – предложил осторожный Галафеев.

– Переправа, которую устроил там Шамиль, весьма вредит нашей осаде. Через нее Шамиль не перестает получать помощь и отправляет раненых.

– Удивляюсь вашей непредусмотрительности, – слегка усмехнулся Граббе.

– Переправу я не трогал намеренно. Через нее-то и побежит Шамиль со своими разбойниками, как только увидит, что я не намерен уступать. Когда разом заговорят наши пушки, а грозные колонны взойдут на Ахульго, Шамиля оттуда как ветром сдует.

– Непременно, ваше превосходительство, – поддержал командующего Врангель.

– Горцы не выдерживают штыков, а тут на них двинется целый их лес.

Граббе окинул торжествующим взглядом своих подчиненных и сообщил:

– Барон Врангель вызвался возглавить главную штурмовую колонну, за что я ему весьма признателен.

Врангель подтвердил свое намерение легким кивком и обратился к лежавшей на столе карте.

– Предлагаю атаковать со стороны Сурхаевой башни, – показал Врангель.

– В лоб!

– Не слишком ли это опрометчиво? – усомнился Галафеев.

– Там у Шамиля сильные позиции.

– Волков бояться – в лес не ходить, – улыбнулся в ответ Врангель.

– Я и не такое видывал.

– Другого-то и пути нет, – поддержал Врангеля Попов.

– Пушки, сами видите, господа, бить бьют, но дела не решают.

– Без открытого штурма Ахульго не взять, – настаивал Врангель.

– Сколько вам понадобится войск? – спросил Граббе.

– Полагаю, достаточно будет трех моих батальонов, – ответил Врангель.