Ахульго - Шапи Казиев

– Я с ними весь Самур прошел и могу на них положиться.

– Ценю вашу отвагу, барон, – сказал Граббе.

– Но полагаю, что добавление в вашу колонну батальона Куринского полка будет не лишним. Эти молодцы отлично здесь освоились и будут вам весьма полезны.

– Как прикажете, ваше превосходительство, – согласился Врангель.

– Надобно также заготовить побольше лестниц, чтобы переходить ров, и фашин, чтобы его заполнить.

– Этого у нас в избытке, – сказал Граббе.

– Вероятно, вы заметили, что тут кругом обширные сады, так что в материалах недостатка нет.

Затем Граббе принялся излагать общий план операции:

– В то же самое время, когда главная, она же правая, колонна барона Врангеля двинется на штурм, другая колонна под названием средней бросится по руслу реки Ашильтинки между обоими Ахульго. Назначаю в нее третий батальон и три роты второго батальона Апшеронского полка. Вверяю командование оной майору Тарасевичу.

Тарасевич приложился к козырьку и щелкнул каблуками.

– Ваша задача, господин майор, – Граббе снова склонился над картой, показывая предполагаемые направления действий колонн, – разорвать связь между обоими замками, а при малейшей возможности подняться на вершину утеса и атаковать Новый Ахульго с фланга, чтобы облегчить атаку главной колонны.

– Будет исполнено, ваше превосходительство, – заверил Тарасевич, гордый столь важным заданием.

– И наконец, – Граббе обернулся к Попову.

– Вам, господин генерал-майор, вверяется левая колонна из одного батальона Апшеронского полка. Вам предписывается угрожать сначала ложною атакою Старому Ахульго и, в случае успешного действия других войск, употребить все меры для занятия оного.

– Всенепременно, ваше превосходительство, – козырнул Попов.

– Саперам надлежит иметь наготове необходимое количество туров и фашин, – обратился Граббе к Пулло, – для устройства опорной линии в случае занятия передовых построек Нового Ахульго.

Милютин наблюдал за происходящим, как за трагическим фарсом. Он еще утром пытался деликатно намекнуть Граббе на некоторую утопичность его замысла, который был хорош только на бумаге. Но Граббе так верил в свой стратегический гений, что и слышать не хотел никаких предостережений. Он понимал, что сам по себе штурм имел мало шансов на успех, но еще больше Граббе надеялся на какую-нибудь счастливую случайность, которая бы привела к успеху дела. Ему грезилось, что горцы наконец устрашатся его новой силы и побегут, что Шамиль попросит пощады, что Врангелю и его храбрым ширванцам нипочем окажутся все преграды. И еще Граббе рассчитывал на убийственный эффект, который должны были произвести колонны Тарасевича и Попова, появившись в тылу у мюридов. А в случае неудачи, чего Граббе не допускал, но допускала военная теория в лице этого буквоеда Милютина, все можно было списать на неумелость Врангеля, которого прислал сам Головин.

– Это последнее убежище Шамиля надлежит взять во что бы то ни стало, – напутствовал Граббе командиров.

– Нас в десять раз больше, не говоря уже о мощи нашей артиллерии.

– Так-то оно так, – заметил Галафеев, в распоряжении которого оставлен был резерв.

– Однако на Ахульго засели отчаянные мюриды, решившие лучше умереть, чем сдаться.

Не заметив в некоторых подчиненных явной решимости оправдать его надежды, Граббе счел нужным подчеркнуть значимость исторического момента, призвав на помощь древних ораторов:

– Carthaginem esse delendam! – воззвал Граббе, указав рукой в сторону Ахульго.

– Карфаген должен быть разрушен!

Офицеры недоуменно переглянулись. Они слышали, что кумиром Граббе был Ганнибал, но это знаменитое требование Катона Старшего было направлено против родины великого полководца. Граббе это знал, но изречение ему нравилось и годилось для предстоящего дела. Тем более, что когда пал Карфаген, Ганнибала давно уже не было на свете. Граббе использовал девиз Катона, как используют дезертиров из вражеского лагеря. Дело было за тем, чтобы среди командиров в отряде Граббе нашелся свой Сципион, который в свое время осуществил завет Катона.

– Мое почтение, – попрощался Граббе с офицерами.

Оставшись один, Граббе отужинал и вышел подышать чудесным горным воздухом. Но в воздухе тянуло дымом и гарью от бесновавшихся пушек. Неподалеку, у аналоя, отрядный священник исповедовал солдат. Мало ли что могло случиться в завтрашнем бою, и служивые желали отпущения грехов, чтобы идти в бой с легкой душой. Глядишь, Бог и помилует. Граббе этого не понимал. Лютеране не признавали отпущения грехов священниками, они исповедовались самому Богу. Граббе перекрестился, прочел молитву и отправился спать.

Часть души Граббе принадлежала пушкам, и чем ужаснее они грохотали, тем легче он засыпал. Бессонница настигала его только в тишине. Тишина была опасна.

Генералу опять приснилась гора. Она стонала и ревела, но Граббе это уже не пугало. Он даже во сне успокаивал себя тем, что причина мучений горы заключается в нем, генерал-лейтенанте Граббе, который вот-вот посадит ее на цепь.

На рассвете, когда разом загрохотали все двадцать четыре пушки, Граббе проснулся. Он взял подзорную трубу, которую оставил ему Врангель, и отправился на заранее приготовленную позицию, откуда картина битвы представилась ему во всем своем трагическом великолепии.

По всему лагерю пели горны, гремели барабаны, и войска строились в штурмовые колонны. Для указания нужных направлений перед колоннами стояли офицеры Генерального штаба.

Когда колонны, назначенные на штурм, построились, Граббе приказал выставить белый флаг, который означал сигнал к выступлению. Колонны подняли ружья и двинулись на свои позиции. На этот раз Граббе изменил своему правилу начинать большие дела ночью. Он решил продемонстрировать Шамилю свою силу и уверенность.

Шамиль стоял на второй линии укреплений, наблюдая за маневрами Граббе. Имам видел, что затевается серьезное дело. Ночью разведчики принесли записку от Жахпар-аги, в которой излагался план штурма, принятый штабом Граббе. Это было важное донесение, но горцы и без того были готовы ко всему. Сурхай волновался не меньше Шамиля. Его систему укреплений ждало серьезное испытание.

Балал Магомед хотел занять передовые укрепления большими силами, но Шамиль не согласился с ним, не зная, чем кончится движение левой колонны Граббе на Старое Ахульго. Мост между двумя горами Шамиль разрушать не хотел, чтобы не нарушать единство обороны. Но, окажись он в руках неприятеля, авангард защитников Нового Ахульго мог оказаться отрезанным от тыла.

Пушки били, не переставая. Ядра крошили камень, укрепления понемногу разрушались. Огонь был таким сильным, что горцы удивлялись уже не тому, что их укрепления еще выдерживали обстрел, а тому, как Ахульго еще не развалилось на части.

Шамиль получал сообщения одно за другим: