Зеркала и галактики - Елена Вячеславовна Ворон

у расселины, пока наверх не поднялся Майк.

– Эл! Ну, что тут? – Он тряхнул тигреро за плечо. – Ты-то живой?

Элана затрясло, как в ознобе. Стиснув зубы, он унял дрожь и рассказал, что произошло. Майк клацнул зубами, шепотом выругался, затем приподнял Элана и заставил сесть:

– Хорош валяться, не то отморозишь себе все самое нужное. Доставать не будем; не хватало самим туда оборваться. Эл, мы лезем вниз. Слышишь? Тебе по морде съездить? – предложил Майк заботливо. – Ну, что молчишь?

– Он из-за меня навернулся. Узрел демона.

– Кто мог знать, что он обделается со страху, завидев тебя на тропе? Ты мог это знать? Говори!

– Он и с бивака ушел потому, что боялся. Я должен был подумать…

Удерживая за плечо, Майк влепил ему оплеуху.

– Ничего ты никому не должен. Здесь не детский сад, и проводник не нянька. Стервец по дурости дернул галопом через ледник – и нарвался. А тебе нечего убиваться. – Версан извлек из кармана салфетку, сунул Элану, у которого пошла носом кровь. – Оботрись, да и поползем. – Он собрал горсть снега, сбил в лепешку и приложил тигреро над переносицей. – Держи сам. Эл, пойми: Изабелла, помноженная на глупость всех наших… она сильнее тебя. Коли сами нарываются, не спасешь. Ты не можешь думать за каждого, предугадывать шаги, мысли, реакции… Даже если ты демон.

Элан не отозвался; сидел, прижимая к лицу салфетку и снег. Майк вздохнул. Тигреро не позавидуешь: тяжко отвечать за толпу бешеных идиотов, которые будто намеренно ищут смерть.

– Когда вы с Мишель убежали, – снова заговорил версан, – Лена прямо очертенела. Я сказал: придушу, если не прекратит визжать в уши.

– Что хотела?

Майк покривился.

– Всполошилась: тигреро, дескать, Бориса настигнет и хребет перешибет. Вдогонку ринулась – только пятки засверкали. Да бегает она не ах, вот и запоздала.

– Погоди, – Элан отбросил окровавленную салфетку. – Получается, она знала, что Борису каюк?

– Какое! Обычная истерика – ах, боюсь, как бы чего не вышло.

Элан поглядел вниз, на Лену и Мишель у края ледника. Даже отсюда было видно, что они держатся поодаль друг от друга.

– Пойдем, допросим ее с пристрастием.

– Не дури. Что тут спрашивать? Вот выдумал – цепляться к безголовой пигалице.

– Я не цепляюсь. Но она ведет себя странно.

– Тут все ведут себя странней некуда, – буркнул версан. – Да знай она что-нибудь, разве б не сказала? Объявить на публику, что в тебя втюрилась, а заодно и со мной не прочь, – это пожалуйста. А предложить объяснение, почему люди гибнут, стесняется. Так, что ли?

– Выходит, так.

Майк посмотрел с жалостью.

– Да ты, малыш, сбрендил. Пойдем-ка на Приют, там теплого молочка, компресс на лоб – и баиньки. Мишель сказочку расскажет, колыбельную споет…

– Заткнись. – Элан сжал виски. – Надо хоть знак какой поставить. Из снега слепить?

– Правильно, – оживился версан, обрадованный, что тигреро отвлекся от дурных мыслей. – Соорудим маленький – как его? – постамент…

– А на него тебя поставим. Черт, как же оно зовется?… Пусть будет постамент, – махнул он рукой, так и не вспомнив нужное слово.

Ползая по склону, стали сгребать снег и лепить надгробный памятник у края расселины. Получилась усеченная пирамидка, в которую сверху воткнули альпеншток.

– Ночью подморозит, все схватится в лучшем виде, – заключил Майк.

Он вручил Элану свой альпеншток, велел осторожно спускаться и сам потихоньку заскользил вниз.

У кромки ледника ждали Лена и Мишель. Писателька была бледна, губы вздрагивали. Она двинулась навстречу Элану, когда он сошел с проседающей под ботинками корки льда и зашагал по камням.

– Итак? – холодно бросил тигреро, останавливаясь.

Лена смутилась, беспомощно поглядела на вставшего рядом с ним Майка.

– Вы хотели мне что-то сказать? – продолжал Элан. – Лена! – Он крепко взял ее за косы, не позволяя вывернуться. – Майк говорит, вы загодя знали, что Борис погибнет. Это так?

– Н…нет. Но если б вы за ним не помчались, он бы остался жив.

– А не брось ты его, как последняя сука, – вмешалась Мишель, – тоже ничего бы не случилось.

– Почему вы пустились нас догонять? – настаивал Элан.

Писателька переступила по сыро хрустящим камням, зрачки в бледно-голубых глазах начали расширяться.

– Отвечайте. – Элан безжалостно дернул золотые косы. – Вы что-то предполагали?

– Нет! – взвизгнула Лена. – Не знала я ничего! Я же не демон!

– Тогда зачем побежала? – У него кривились губы: по лицу шныряли знакомые змеи.

– Да… да потому, что боялась. За вас боялась – а вам все равно!

Элан выпустил писателькины косы и отступил. Лена облегченно перевела дух.

– А Мишель зря обзывается, – заявила она. – Сама-то – одного ухажера схоронила, четыре ночи спала с другим, а теперь кинулась на третьего. Так только шлюхи поступают. – Лена гордо отвернулась.

Мишель прикусила побелевшие губы. Майк обнял ее, погладил по спине:

– Не обращайте внимания. Мы-то знаем, как было.

Элан уставился в надменно выпрямленную писателькину спину. Это стало правилом: заверив тигреро в своей любви, Лена тут же начинает ссориться с версанами. Может, она просто-напросто его ревнует? Идиотка. Он глянул на ледниковый склон: краснеет вертикальная черточка альпенштока. Жаль художника. И слова надгробного не сказали, не отпели…

Мишель встала рядом, жестом подозвала Майка.

– Я бы хотела, чтобы эта смерть оказалась последней, – заговорила она негромко. – Но если Изабелла нам за что-то мстит, если мы провинились – пусть она возьмет мою жизнь и сохранит остальные.

– Типун вам на язык, девушка, – проворчал версан. – Эл, Мишель не справляется с надгробными речами. Лучше б ты отпел бедолагу.

Элан глубоко вдохнул.

– Стойте крепче, – предупредил он и издал рев мраморного тигра – оглушительный, накатывающий со всех сторон разом. Таким рыком тигр приводит в ужас стадо кабанов или оленей: не в состоянии определить, откуда несется звук, животные в панике бегут прямо на залегшего в зарослях хищника. Долгий вибрирующий рев пошел на убыль и закончился слабым томным «ууунг», а кругом порыкивало эхо, и где-то стучали осыпающиеся камни.

– Черт бы вас побрал, – пискнула Лена. – Со мной чуть беда не приключилась!

Тигреро направился вдоль края ледника к тропе через перевал.

На Двадцать Первом он добрел до своей комнаты, уронил на пол рюкзак, в который как будто насовали камней, и во всей одежде повалился на постель. Подташнивало и безумно хотелось спать, и он вяло удивился тому, что дошел своими ногами и Майку не пришлось волочь его на себе. В прошлый раз, когда убил Тамару, едва дотащился до своей комнаты и вырубился – а тут чуть не десяток километров отмахал после перевала. Если так пойдет, он вскоре сможет добивать подранков безо всякого ущерба для себя…

Отворилась дверь, и вошел Майк,