Братья Ашкенази - Исроэл-Иешуа Зингер

— Побрызгать его одеколоном? — спросил цирюльник у Якуба Ашкенази, как спрашивают у отца, как подстричь его мальчика. — Немного осталось с хороших времен.

— Да, побрызгать, и побольше! — ответил Якуб Ашкенази. — Сколько вам не жалко!

Потом он переодел брата в свежее белье, в котором маленький, отощавший Макс Ашкенази болтался, как мальчишка в отцовской одежде: рубашка со стоячим воротником и галстуком на нем висела.

— Белье, свежее белье, — бормотал Макс и гладил ткань худыми руками, словно никогда в жизни не надевал на свое тело чистой рубашки.

Гостиничный слуга, с отвращением собравший сброшенные Максом Ашкенази тряпки, стоял, осторожно держа их двумя пальцами, и спрашивал у Якуба Ашкенази, что с ними делать.

— Выбросить, сжечь! — приказал Якуб.

Он помог брату зашнуровать ботинки, завязать галстук, застегнуть пуговицы. Руки не слушались Макса. Они больше дрожали, чем что-то делали. А когда, покончив с туалетом брата, Якуб вытащил из дорожных сумок хорошую еду, печенье, шоколад, колбасу, всевозможные сардины, которые аккуратно упаковали Гертруда и Диночка, Макс затрясся так, что не смог донести эти вкусные вещи до рта.

— Бери, Симха-Меер. Это подарок от Гертруды и Диночки, — успокаивал его Якуб. — Они это тебе послали.

И бледное лицо Макса Ашкенази побелело окончательно. Он опустил от стыда глаза. В первый раз за всю свою жизнь.

Якуб Ашкенази не узнавал своего брата.

Путь домой складывался удачно. Лучше и быть не могло.

За хорошие деньги Якуб добыл места в вагоне. За коньяк, который он подарил кондуктору, тот даже согласился взять ослабевшего Макса в свое купе и угостить его чаем из самовара. Поезд шел с задержками, подолгу стоял на станциях, нередко замирал посреди чистого поля, но все-таки двигался вперед. В Орше, пограничном городе между Советами и все еще стоявшими там немцами, они легко прошли таможенный контроль. Люди в кожанках и с красными звездами на груди внимательно просмотрели бумаги братьев Ашкенази, ощупали их вещи, но ничего предосудительного не нашли. Только с паровозами была незадача. Ближайший паровоз до Минска давали через несколько недель. Проходящие поезда осаждали демобилизованные солдаты. Макс беспокоился. Он боялся оставаться в пограничном городе, полном людей в кожанках. Якуб отправился к комиссару. Рослый комиссар, отвечавший за эвакуацию, никого к себе не пускал и не желал ничего слушать. Слишком часто к нему обращались по поводу вагонов.

— Ничего не выйдет, — говорили Якубу Ашкенази люди. — К нему не пускают.

— А я все-таки попытаюсь, — сказал на это Якуб и пошел к комиссару.

С той же уверенностью и отсутствием стеснения, которые открывали ему все двери, Якуб Ашкенази проник и в канцелярию комиссара. Он шел так свободно, что часовые даже не остановили его. Так же быстро, как он прошел к комиссару, Якуб Ашкенази стал с ним запанибрата и добился от него всего, чего хотел. Вместо нескольких недель ему пришлось ждать только несколько дней, пока его с братом не устроили в армейский вагон. Макс Ашкенази по старому обыкновению теребил кончик своей седой бородки, когда Якуб принес эту добрую весть на постоялый двор, где они жили.

— Для тебя нет ничего слишком сложного, Янкев-Бунем, — похвалил он брата. — Я ничтожество по сравнению с тобой…

Он, Макс Ашкенази, не узнавал своего брата-близнеца. Напрасно он всю жизнь считал его никчемным. Янкев-Бунем — очень толковый человек, просто огонь. Все у него идет как по маслу. И сердце у него золотое. Максу стало тоскливо от того, что он всегда ненавидел брата. Сколько у него братьев? Всего-то один, а он, Макс Ашкенази, был так глуп, что не мог с ним ужиться. Вечно они грызлись, как кошка с собакой, враждовали. Просто безумие какое-то! Теперь он видит, что кровь — не вода. В великой беде, в которую он попал, у него не было никого, ни заступника, ни друга. Только он, его брат, пришел к нему на помощь. Оставил все дела, рискнул жизнью и поехал его спасать. Теперь-то уж он, Макс Ашкенази, будет знать, что такое родная кровь и плоть. Теперь-то он понимает, как надо ценить и любить единственного брата, который есть у него на этом свете. Они будут едины. Они будут вместе работать, жить, помогать друг другу, идти рука об руку во всем; они будут советоваться друг с другом, вместе вести коммерческие дела, не расстанутся ни в радости, ни, не дай Бог, в горе. Он, Макс Ашкенази, воздаст своему брату за все.

А еще отныне он станет настоящим отцом своим детям. Он разыщет сына. Как только он приедет домой и немного придет в себя, он отправится во Францию и найдет Игнаца. Он заберет его к себе, даст ему денег, обучит коммерции и сделает из него человека. Он воспитает из него наследника, который продолжит дело Ашкенази. Гертруду он тоже больше не выпустит из виду. Она милая, бесценная девочка. Хотя он сторонился ее, чуждался, даже не был на ее свадьбе, она, тем не менее, не забыла о нем, своем отце. Она уговорила Якуба поехать на его поиски. Она послала отцу подарки. Уж теперь-то он будет ей хорошим отцом, как положено у людей. Он исправит все причиненные им ей несправедливости. А то, что она вышла замуж за Янкева-Бунема, так что ж… Теперь он и сам видит, какой добрый, какой великодушный человек этот Янкев-Бунем, просто золото. Да ни один молодой муж даже ногтя его не стоит. Кроме того, Гертруда родила от него чудесную дочурку. Янкев-Бунем показывал ему ее фотографию. Она настоящее сокровище, и имя у этой девочки хорошее, привычное — Прива.

От имени покойной тещи у Макса Ашкенази защемило сердце и в голову ему полезли печальные мысли. Нет, не так вел он себя со своей тещей Привой, как подобает зятю. Поделом она его ненавидела, была ему врагом, а однажды даже выплеснула ему в лицо стакан чаю. Теперь Максу Ашкенази было стыдно вспомнить это. Как глуп он был тогда, как ослеплен своей погоней за деньгами! О, если бы он мог сейчас с ней помириться, искупить то зло, которое он причинил ей и ее мужу реб Хаиму Алтеру, своему тестю! Но их уже нет в живых. Осталась только она, Диночка. Она передала ему через Янкева-Бунема привет, простила ему все. При мысли о ней у Макса Ашкенази потеплело на сердце. Вместе с чувством благодарности к Диночке в нем росло и чувство досады на самого себя, на бестолковую жизнь, которую он вел, на свою слепоту и ничтожность. Ведь все могло бы быть совсем иначе, если бы в те годы у него был его нынешний ум, если бы он понимал жизнь, людей, если бы вдумывался в то, что вокруг происходит! Он ничего не видел, он был слеп. Он видел только деньги, деньги и власть. Ради денег он губил чужие судьбы и коверкал собственную. Как когда-то сыны Израиля приносили жертвы идолу Молоха, так и он бросал чужие жизни и свою жизнь на алтарь денег, так и он выплясывал перед золотым тельцом. Тестя и тещу, своего собственного отца, родного брата, своих сестер, детей, любимую жену — всех и вся, включая себя самого, он заклал на алтаре идолопоклонства. Нечистый, силы зла, дурная кровь пришпоривали его. Они не давали ему ни мгновения покоя, затуманивали его мозг, ослепляли его глаза, лишали разума и толкали к одному — к пустоте и безумию.