Тайрин - Тамара Витальевна Михеева

попросить отца Челисы привезти ему из столицы что угодно».

– Вот ты где.

Лайпс сел рядом с Тайрин на скамейку, и она невольно отодвинулась. Но он притянул ее к себе.

– Я люблю тебя, Тари.

«Я не Тари. Я – Тайрин. Рыжая белка, прыгающая по ветвям». Она затихла в кольце сильных рук Лайпса и не хотела его размыкать.

– Ты противоречивая, как огонь. Тебя невозможно разгадать.

– И не надо, Лайпс.

Он взял в ладони ее лицо и поцеловал в губы.

Осенняя ночь вокруг них плыла, как темная вода с золотыми рыбками-листьями. У Лайпса были теплые губы. Крепкие руки. Сияющие глаза.

– Это был мой первый поцелуй, – проговорила Тайрин.

– Мой тоже.

– Ты должен был спросить.

Он улыбнулся. Он знал, что у нее не хватит воли противостоять ему. Он – ее двуфь. Они продолжали сидеть обнявшись, и мысли текли в голове Тайрин медленно и в разные стороны. Поцеловал Тинбо Ауту? Позволила ли она ему? Если Лайпс поцеловал ее вот так, то сбудется ли примета? Но ей же хорошо сейчас, она любит его, конечно, любит. Как жаль только, что чары исчезают, когда их миры сталкиваются друг с другом.

Часть вторая

Тайрин читает

– Мне казалось, ты терпеть не можешь всякие книжки!

– Не люблю. Они могут смотреть тебе прямо в глаза и нагло врать.

Терри Пратчетт. Маскарад

Иногда Йоршу казалось, что в книгах было написано

обо всем на свете, но все наоборот.

Сильвана де Мари. Последний орк

В нашем туманном крае граница,

пролегшая между мифом, легендой – и действительностью,

не проводится отчетливо; мой отец говорит:

наш мир и другой мир связаны в Бретани

не как два далеких берега неким каменным мостом,

а словно две части одной комнаты, между которыми преградой

лишь смутная вуаль и протянуты незримые, тоньше паутины, нити.

А. С. Байетт. Обладать

Новенькая

Это случилось примерно через месяц после того, как Тинбо изобрел для сестры увеличительное стекло. Им только-только исполнилось пятнадцать, и Тинбо давно уже вырос из мальчика на побегушках в настоящего мастера-стеклодува. Вазы и стеклянные игрушки, которые он выдувал, украшали гостиные самых богатых книжников Рилы. В мастерской его уважали и спрашивали совета даже опытные мастера. «Просто Тинбо очень талантливый», – говорила бабушка. Она стала совсем беспомощной и целыми днями сидела на полу, сматывала клубки шерсти или лущила фасоль, и уже пятилетний Элту заботился о ней больше, чем она о нем.

Тайрин научилась перерисовывать картинки из книг почти один в один, но ей все еще требовалось чуть больше времени, чем другим рисовальщицам, поэтому она часто засиживалась в Библиотеке допоздна, когда дневной свет гас в окнах. В это время обычно звонил колокол, отпуская всех по домам, но Тайрин оставалась еще ненадолго, чтобы закончить работу, а потом немного почитать. Она любила это тихое время, пустые коридоры. Тумлис сердился, что она остается в мастерской одна, но мастер Гута доверял ей, тем более что она всегда гасила лампы, мыла кисти и не забывала закрывать на ключ дверь мастерской.

Тайрин нравилась такая жизнь, но вот глаза от работы и чтения при свете тусклой лампы видели все хуже. Тогда Тинбо и принес ей волшебное стекло, которое сам смастерил в своей мастерской. Он вложил в ладонь сестры круглую тяжелую каплю прозрачного стекла, большую, гладкую и будто живую. Целый вечер вся семья развлекалась с волшебным стеклом, разглядывая линии на пальцах, трещины на столешнице и травинки, принесенные с улицы.

– Жалко, я не успел сделать для тебя, пока ты еще могла видеть, – сказал Тинбо бабушке.

– Ничего, милый, я уже старая… Главное, чтобы наша белочка не потеряла зрение.

И бабушка погладила Тинбо по кудрявой голове.

– Мастер Секо сказал, что покажет это стекло наместнику, и может быть, тогда они закажут много таких для всех, кто плохо видит. Надо только придумать, как его удобнее держать…

Тинбо погрузился в размышления, а Тайрин покачала на руке стеклянную каплю, теплую от их прикосновений. Надо же! Ее брат – настоящий изобретатель, такую штуку выдумал для нее!

На следующий день Тайрин пришла в мастерскую Гуты, сжимая в руке увеличительное стекло, которое назвала каплей. И сразу увидела новенькую.

– С чего это? – как раз выспрашивала ее Кинату. – День Отбора давно прошел.

– Я болела. А когда выздоровела, меня определили сюда. Глава гильдии так сказал.

Было не похоже, что ей всего десять лет, так спокойно и уверенно она отвечала Кинату. Еще и улыбалась открыто. «Ну, это ненадолго, – подумала Тайрин. – Вот поработаешь тут год-другой и поймешь, что люди не такие уж и добренькие». Она села за стол. Четвертый месяц она перерисовывала книгу про битву при Коули, это был очень важный заказ, а книга такая толстая и скучная! И много-много схем и рисунков. Ее лучше бы дать Бьёке, она любит такие картинки, полные подробностей, вплоть до рисунка пуговиц на мундирах. Тайрин же такое перерисовывать было невмоготу. Но мастер Гута не спрашивает, кому что нравится, он дает задания исходя из каких-то своих, никому не ведомых причин. Тайрин вздохнула. Надо начинать. Чем скорее она закончит эту нудную работу, тем лучше.

Никто не заметил стеклянную каплю, которой она водила по рисунку в книге, и пока новенькую проверяли за центральным столом, сумела довольно точно скопировать нужный рисунок. Она давно поняла, что рисование – не только талант, как у Ауты, но еще и внимательное, долгое всматривание, изучение деталей. Конечно, так легко и красиво рисовать, как рисует Аута, она не сможет никогда, но добиться точного копирования не так уж и сложно. А ведь это и нужно книжникам. Не дар Ауты, а предельная точность Кинату.

Новенькую похвалили, посадили за свободный стол рядом с Тайрин. Дали для начала стопку дешевой бумаги и простую книгу. Тайрин подумала, что после них с Аутой и Бьёке мастер Гута впервые взял новенькую. Она смотрела и смотрела на нее, новенькая почувствовала ее взгляд, повернулась, улыбнулась и сказала:

– Меня зовут Си. А тебя?

– Тайрин.

– Ну-ка тихо! – гаркнул мастер над словами. – Что еще за болтовня во время работы?

Тайрин уткнулась в рисунок, успев заметить виноватую улыбку новенькой. Си… что за имя такое? Из какого она народа? На атуанку не похожа, хоть и светленькая, на дигосов тем более. И уж конечно, не хэл-марка. Она похожа на итарийку, но разве остался в живых хоть один итариец? «Так ведь и хофоларов не осталось», – хмыкнула Тайрин. Да разве это так уж важно? Какая разница, на каком языке тайком говорят у нее дома и каким богам молятся, спрятавшись в подвалах и на чердаках? «Надо помочь ей освоиться, – подумала Тайрин, раскрашивая очередного солдата в батальной сцене на весь разворот, – она здесь самая маленькая и такая, кажется, доверчивая, совсем как я пять лет назад».

Сердце вдруг залила тоска. Как давно она не танцевала! Не входила в круг лит, не кружилась на лугу за стеной… Ей будто бы и самой это больше не было нужно, будто книги заменили танец, вытравили его из ее крови, заставили разлюбить, забыть, заменив страстью к поглощению букв и историй. И вроде бы она не была против, она бросилась в этот поток и не хотела выныривать, но иногда, глядя в зеркало, она себя не узнавала. Черты лица словно расплылись, стали другими, более неприметными, невыразительными; выцвели рыжие волосы, исчез блеск в карих глазах. Однажды она услышала, как мама грустно сказала папе:

– Наша белочка превратилась в мышонка.

Сначала Тайрин рассердилась: никакой она не мышонок! Она белка! Ловкая, рыжая, быстрая белка! Но потом подумала, что быть неприметной серой мышкой совсем не плохо – так