Братство обреченных - Владислав Куликов

— Курите, — сказал начальник отдела прокуратуры. Он был в синем мундире.

— Спасибо. — Куравлев взял предложенную сигарету.

Кабинет показался ему маленькой темной каморкой. Спертый воздух и лежащая повсюду пыль душили Геннадия. Синий прокурорский мундир, темно-зеленая форма военного следователя, гражданские костюмы остальных наплывали на него из полумрака. Все это показалось Куравлеву настолько безумной картиной, что у него разболелась голова.

— Тебе Шилкин часто снится? — резко бросил начальник уголовного розыска, надвинувшись на Геннадия. — А дети его?

— Н-нет… — Куравлев даже растерялся от неожиданности, вопрос про сны словно ударил его под дых.

«Откуда они знают про мои сны?» — пронеслось в голове. Он почувствовал свою беспомощность перед этими людьми, ведь они знали его самое сокровенное, а значит, имели незримую власть над ним.

— Как же ты живешь с этим? — Голос милицейского начальника звучал наступательно.

— Я н-не понимаю: с чем живу?

Фиников повернул ключ в замке, запирая дверь кабинета изнутри. Щелк-щелк, услышал Куравлев. Сердце вздрогнуло.

— Ты убил Шилкина. Мы знаем это, — продолжал напирать сыщик. — Давай говори правду. Кайся!

— Нет-нет. Это не так. Честное слово! — К горлу Геннадия подкатил ком. Ему захотелось расплакаться. А пять человек, как каменные истуканы, молча надвигались на него, нависали над ним. Взгляды буравили Куравлева. Ощущение было такое, что мужчины вот-вот накинутся и начнут бить Геннадия. Так же молча и жестоко.

— Ты понимаешь, что не выйдешь отсюда! — В голосе начальника уголовного розыска звучала ненависть.

И эта ненависть потрясла Куравлева.

— У нас есть доказательства, что именно вы убили Шилкина, — спокойным голосом произнес Фиников. Но именно спокойствие показалось самым зловещим признаком. — Мы знаем, как все было. Вы можете и дальше отпираться. Но тем лишь усугубите…

Куравлев встретился взглядом с полковником ФСБ. Тот укоризненно покачал головой.

«Этого не может быть, этого не может быть!» — застучало в голове Геннадия.

— Сними грех с души, — мягко произнес Фиников, переходя на «ты». — Нельзя с такой тяжестью жить. Дети во сне не приходят?

— Это какая-то ошибка… — У Куравлева задрожали губы. — Это неправда.

— Неправда, говоришь?! А это правда?! — Сыщик дернулся, бросив на стол перед Куравлевым пачку фотографий. — Смотри, смотри, сучонок…

На снимках были трупы детей Шилкина. Тут же вперемешку фотографии еще живых девочек, улыбавшихся в камеру.

— Это ты сделал! — Сыщик стукнул указательным пальцем по столу. Раздался глухой стук, словно после удара палкой.

— Нет, нет, вы ошибаетесь… — Геннадий отшатнулся назад.

— Смотри! Смотри!! — Лицо полковника милиции — начальника управления уголовного розыска — аж перекосило от злобы. — Думаешь, покрывать тебя кто-то будет? Вот сидит офицер из твоей «конторы». Спроси у него: нужны им убийцы? Ты детей убил! Будешь ваньку тут валять, а? Отвечай! Хочешь валять?! Тогда давай: валяй! Валяй дальше!

Голос полковника нарастал. Слова били, словно камни.

— Знаешь почему? Потому что тогда ты — мой! Тебя никто отсюда не отпустит. Запирайся, подонок, дальше! Я хочу этого.

Я хочу, чтобы ты не признавался. Потому что тогда тебя отдадут мне! А я брошу тебя в ИВС. И если ты проживешь эту ночь — это будет чудом…

— Признавайтесь, Куравлев, — устало вымолвил полковник ФСБ. — Хватит уже цирк устраивать… Вы и так опозорили нашу систему…

— Ты будешь сидеть в общей камере. — Полковник милиции дышал в лицо Куравлеву. — Там любят убийц детей. Любят — в прямом смысле слова. Твою задницу на японский крест порвут!

— Геннадий, вы — офицер. Здесь тоже сидят офицеры. Но бог с ними, с погонами, мы в первую очередь — мужики. А настоящий мужик и настоящий офицер не должен бояться отвечать за свои поступки. Мы даем вам шанс сохранить честь, а это очень важно для мужчины, — произнес Фиников, вновь обращаясь на «вы».

После жесткого напора, с каким говорил милицейский начальник, голос следователя прокуратуры звучал мягко, чуть ли не доброжелательно. Но и в нем чувствовалась такая непробиваемая уверенность в собственной правоте, что внутри Куравлева что-то качнулось, дрогнуло. Может, — страшно подумать — они правы?

В детстве нередко бывало, что его в чем-то обвиняли несправедливо. Он пытался отстоять свою правоту. Но если обвиняющий говорил убежденно и продолжал настаивать, то Гена начинал колебаться: вдруг он действительно виноват? Вдруг на него нашло какое-то страшное помутнение, и потому он не помнил о проступке. Но проступок — был. Гена начинал вспоминать, и порой что-то действительно припоминал. Правда, никогда не был уверен в реальности таких «воспоминаний».

— У меня же есть алиби, вы же проверяли, — робко произнес Куравлев.

— Вы забыли, что вместе с Шилкиным ехали с работы домой в одном автобусе. У вас было достаточно времени, чтобы совершить это преступление.

На него накатило чувство собственного бессилия. Он остро осознал — ему не победить их. Не переломить. Ведь это была борьба: характер на характер. Пять мужиков закрыли дверь с таким решительным видом, словно сжигали мосты. Ничьей в этом бою не будет! Кто победит, тот и повернет ключ обратно.

Здесь спор уже шел на то, чей стержень крепче. Но у них — пять стержней. И настрой такой: расшибемся, но тебя переломим. А у Куравлева — один стержень, да и тот, признаться, далеко не стальной.

У Геннадия вновь возникло чувство дежа-вю. Определенно, подобное с ним уже происходило. И даже не в какой-то мифической прошлой жизни, а в этой, самой настоящей! Когда он учился в школе, его за углом часто останавливали старшие ребята. Они выгребали из карманов всю мелочь. Иногда забирали хорошие вещи. Причем всегда почему-то останавливали именно его. Хотя этой же дорогой ходили и другие одноклассники. Порой Гена пытался дать отпор. Но было в глазах обидчиков что-то такое, что парализовало его волю.

Для повзрослевшего Геннадия такой проблемы уже не существовало. Он возмужал, послужил в армии, устроился в ФСБ. Так что уже не боялся никаких встреч за углом. Но сейчас вновь, как в те годы, оказался прижатым к стенке старшими ребятами. Только на сей раз дело было гораздо серьезней! Тут уж мелочью не отделаешься…

— Шилкин сам меня попросил, это подтверждают свидетели. — У Куравлева пересохло во рту.

Он постарался стряхнуть наваждение: надо бороться! Не с ними, а с собой! Нельзя сдаваться! Иначе страх, горечь и унижение — как в детстве — поглотят без остатка.

— Просто вам повезло. — Фиников улыбнулся. — У вас в кармане уже лежал пистолет. А тут еще и Шилкин сам предложил поехать с ним. Все шло один к одному. Мы вообще думаем, что план убийства созрел спонтанно. Но вы это сами расскажете.