Незнакомка в городе сегуна. Путешествие в великий Эдо накануне больших перемен - Эми Стэнли

Кто может сказать, что делает брак прочным? Возможно, Сано всегда держалась настороже, вела себя осмотрительно, так как была уже однажды чем-то травмирована в собственной жизни, так никем и не узнанной. Или вместо подробного рассказа о брате своего мужа, вместо ожидаемых объяснений она сталкивалась лишь с внезапными паузами, странными недомолвками, торопливо отводимыми взглядами при любом упоминании ее деверя Гирина. Впрочем, не исключено, что она – и не только она – слышала историю своей предшественницы. Приходя в храм, женщины любили посудачить[146]. Когда Сано вышла замуж, ей исполнилось уже двадцать пять лет[147]. Несомненно, кое-что повидав в жизни, она знала, чем дорожат мужчины, на что они могут пойти, чтобы защитить себя и свою репутацию. Она была достаточно умудрена опытом, чтобы понимать, когда лучше не рисковать и держать язык за зубами.

Так, помалкивая и усердно хлопоча по дому, Сано за десять лет, с 1832 по 1842 год, родила пятерых детей[148]. Она, конечно, могла рассчитывать на помощь служанок, младших сестер Цунено и своей еще вполне энергичной свекрови, но все равно забот ей хватало: младенцы, стирка, детские болезни и истерики, разбитая посуда, сопливые носы. Надо было подметать в комнатах, приглядывать за слугами, заботиться о муже, навещать деревенских женщин, возлагать приношения на алтарь. В эти годы на ее плечах держался весь дом. Должно быть, Сано понимала, что ей очень повезло. Брак с Гию устоял, все ее дети выжили. Хозяйство было крепким, велось надежным образом. Ей не требовалось работать в полях и не приходилось мучительно думать, где взять денег на мисо, саке и масло для ламп. Даже если иногда ей казалось, что всего этого для нее мало, если подчас, молясь Будде Амиде, она ловила себя на горьких мыслях, если вдруг ей хотелось высказаться довольно резко, Сано ничем себя не выдавала.

Она была напрочь повязана долгом, ежедневными заботами, детьми, которые нуждались в ее заботе, прочным многолетним браком, а может быть, и любовью. И хотя в стенах Ринсендзи обычно висела напряженная тишина, братья и сестры, родители и дети все-таки проявляли друг к другу нежную привязанность. Цунено писала матери теплые письма[149] и часто спрашивала, как дела у Сано. Она слала домой подарки и волновалась, если кто-то из родных болел. Гию любил братьев – по крайней мере, твердо верил, что должен их любить, а они должны отвечать ему взаимностью[150]. В позднейшие годы Цунено не перечила ему в письмах. Сколько бы она ни спорила с Гию[151], он все равно оставался ее старшим братом.

Но если Гию и Сано полюбили друг друга, то их чувство зародилось, выросло и окрепло где-то между строк: не в многословии семейной хроники, а в вечном безмолвии храма.

Осенью 1829 года, когда Цунено была замужем уже целых тринадцать лет, в Оисиде неожиданно появился ее младший брат Гирин[152]. И она, видимо, заподозрила неладное. Ведь Гирин был уже довольно взрослым, но почему-то не женился, не обзаводился собственным хозяйством. Вместо этого он целыми днями учился у ее мужа и помогал вести службы в Дзёгандзи. Определенных планов на будущее у него, кажется, не было.

Впрочем, Цунено тогда хватало своих забот. Она только что вернулась из долгого путешествия в Киото[153], где побывала вместе с матерью и свекровью. От Киото до Оисиды было более восьмисот километров, и на обратном пути женщины ненадолго остановились в деревне Исигами. Наконец Цунено увидела большой город: роскошно одетые толпы на мосту Сандзё, великолепие Хигаси Хонгандзи – главного храма их Истинной Школы Чистой Земли. Взбудораженная первым дальним путешествием в своей жизни, она, возможно, не заметила, что Гирин несчастен и терзается муками совести. Он не мог забыть содеянное. В своих письмах домой он писал, что при мысли о собственной жизни – о дурных поступках, ошибках и лжи – волосы у него встают дыбом[154]. Гирин не упоминал о первой жене брата, но это было и не нужно. Гию прекрасно понимал, что тот имеет в виду.

На следующий год после того, как Гирин перебрался в Оисиду, храм Дзёгандзи внезапно загорелся – огонь спалил его дотла[155]. Если местные жители даже и знали, почему начался пожар, если у них и имелись разные подозрения, то письменных свидетельств об этом никто не оставил – а может быть, они и были, но не сохранились. Какие бы обвинения и взаимные упреки ни последовали вслед за пожаром, они были либо выражены вскользь, либо тщательно скрыты. Остались лишь отчеты об ущербе. Пострадал весь комплекс: здание храма рядом с самим Дзёгандзи потеряло свой главный зал; сгорели жилой дом, кладовые, колокольня, отхожие места, крытые галереи, ведущие через сад. К счастью, огонь пощадил золотые алтарные статуи Будды, книгу рождений и смертей и прочие архивные документы. Но храм Дзёгандзи лишился всей коллекции сутр[156] – священных буддийских текстов, которые собирали многие поколения семьи мужа Цунено. Трудно представить более горькое и наглядное доказательство эфемерности материального мира.

В дальнейшем храм был перестроен, почерневшие от копоти надгробные камни заботливо отчищены, а собрание молитвенных текстов частично восстановлено, что потребовало немалых усилий. Однако семья служителя так и не оправилась от удара. Осенью 1831 года, когда муж Цунено пытался заново отстроить дом предков, сама она отправилась назад, в провинцию Этиго. Вскоре ее родные получили уведомление о разводе[157].

К тому времени Цунено провела в Оисиде более половины уже прожитых ею годов. В течение пятнадцати лет она присутствовала на всех праздниках, поминках и молебнах в храме. Она знала имена всех прихожан в лицо, поздравляла их с рождением детей, приносила соболезнования, когда они хоронили близких. На ее муже и на ней самой лежала ответственность за сотни людей[158]. Она постигла все секреты управления хозяйством и научилась ловко выполнять свои обязанности, менявшиеся в зависимости от времени года. Перед Новым годом она хлопотала по дому и бегала по делам с раннего утра, растирая окоченевшие руки. Весенними ночами, когда река Могами бурлила так, что слышно было из храма, она лежала без сна, вслушиваясь в шум дождя. Летом, когда в лугах замирали цапли и журавли, а в листве кричали цикады, она принимала в дар свежие овощи. Она привечала нежданных гостей, ходила в окрестные деревни, в меру сил справлялась с домашними неурядицами. Но теперь все это осталось в прошлом – Цунено не собиралась возвращаться.