Мой босс - Оборотень - Лана Черная
Шрифт:
Интервал:
И надо бы отыскать вожака, но что-то останавливало.
Белая львица с разноцветными глазами. Поджарая с отсветом луны в нежной шерсти. Она завораживала. Манила жгучим обещанием. Чего? Я не понимал.
— Ты чья такая, малышка?
Она тихо зарычала, поднимаясь на лапы. Покачнулась, едва не завалившись на бок. Заворчала недовольно, когда я засмеялся, наблюдая ее попытки совладать с новым телом.
Уже тогда она была упрямой. Подошла, не разрывая взгляда, и боднула меня в бок.
А я едва не задохнулся от запаха. И меня повело. Я видел только ее. Чуял только сладкий запах мяты и голод…дикий животный голод одичавшего самца, дорвавшегося до своей самки.
Весь остальной мир исчез.
Очухался я утром в своей постели, абсолютно голый с вязью родового рисунка и запахом мяты на человеческом теле.
Следующей ночью все повторилось…
Снег. Мороз. И ветер в ушах, в голове, во мне самом. Я помню этот пьянящий вкус свободы. Она хрустела под лапами белым снегом, сверкала звездами на белом покрывале. Искрилась, стеля нам под ноги…под лапы золотые дорожки. И мы спешили по ним. Неслись, утопая в сугробах, намокая и стряхивая с себя холодные комья.
Я шел за ней…
А она…
Она была гибкая, словно лоза, оплетающая старое родовое имение. Быстрая, что воды шумной реки, изрезавшей долину далеко внизу.
Она ныряла в снег, смеялась и увлекала меня за собой. Играла. И эта игра сводила с ума зверя, который вырвался на волю. Он выкарабкался из плена слабого человеческого тела и радовался жизни. Захлебывался морозным воздухом и поддавался игре.
Нагонял свою самку, чуя ее сладкий запах, тонкой нитью прошивающий зимнюю стужу, и отпускал, позволяя ей ускользнуть. Втянуть себя в только ей ведомую игру.
Он чувствовал себя подростком. Да он, по сути, и был подростком! Только получившим силу и эта сила огнем рвала вены, переполняла его до краев. Ему нужно было поделиться.
Догнать. Присвоить. Отдать часть огня, что полыхал внутри.
Ей. Той, что пахла мятой и снегом. А еще небом, которое вдруг стало таким близким. С желтобокой луной, расписанной черным узором, так похожим на его собственный, что черными нитями расписывал львиную шкуру. И звездами, отражающимися в ее разноцветных глазах.
Она падала на спину, раскинув лапы. Шерсть на животе шелковая и пахла снегом и чуть-чуть шишками. Смолой, что янтарными каплями стекала по шершавым стволам вековым сосен. И эта самая смола сбила колтунами мягкую шерсть.
И я вылизывал ее, зубами выбирая сладкую смолу, отплевываясь и сетуя, что она такая непоседливая. Надо же было умудриться забраться на вершину сосны, чтобы…залечь на разлапистой ветке, поджидая меня. А потом спрыгнуть, засыпав нас снегом.
А спустя удар сердца карабкаться на новое дерево.
Я добрался до нее на очередной ветке, которая хрустнула под весом двух немаленьких хищников. И мы оказались в снегу, откуда пришлось вытягивать эту строптивицу, которая вдруг начала облизывать меня, ластиться.
Зверь не позволил себе обмануть. За холку вытащил самку из сугроба, повалил на спину. И теперь вылизывал.
Она пыталась вырваться, рычала и даже цапнула за ухо — больно! На ухе выступила кровь. Остро пахнуло железом…горячим и будто живым. Отступил, усевшись в снег и недоуменно смотря на нее. Ухом дергал, которое непривычно дергало. Потер лапой, на которой остался багровый след. Заворчал обиженно.
И львица…хотя, пожалуй, она не была львицей. Кошкой — да. Большой, гибкой, хищной и…растерянной. Она не хотела причинить ему боль. Только не ему, своему вожаку. Приблизилась к нему, боднула легко и…лизнула ухо. Осторожно, стирая кровь.
К запаху железа примешалась мята и…весна, вдруг расцветшая в морозную ночь.
Она плавила снег и пахла талой водой. А еще подснежниками и пролесками, пробивающимися между растопыренных лап. И теплой землей, ласковой и мягкой, что перина, на которую мы упали вдвоем.
Запах кружил голову, будоражил инстинкты, распалял. Сладкий. Мята. Мед. И немного хвои.
А еще счастье, пьяное, терпкое.
Счастье-дурман. Жаль, короткое.
Утро принесло головную боль и новую роспись на теле. Человеческое тело слабое по сравнению со зверем. Но за годы я сделал его выносливым. Почти звериным: гибким, сильным. Научился выносить любую боль. Не чувствовать холода, голода. А еще двигаться так, как может только хищник.
Я потерял себя, когда от меня отказались. Потерял своего льва и огонь перестал быть мне другом. Я смирился. Поначалу злился. Казалось, весь мир был несправедлив ко мне.
Не весь. Был брат, которому было плевать на род и то, что я оказался не нужен собственной семье.
Клан Накари не прощал ошибок. А я наделал их бесову дюжину. И сам стал такой ошибкой. Лука единственный, кто принял меня таким, как есть: сломленным, но не сдавшимся.
Отец ждал, что я вернусь. Приползу просить прощения. Не приполз. Вылепил себя заново. Пусть человеком. Но люди тоже могут быть хищниками.
Я научился. Зверя вернуть пытался. А кто бы не пытался? К старейшинам ходил, колдунам, гадалкам, даже к псам.
Пес и сказал, что зверя разбудит весна. Я свою потерял, кажется.
После второй ночи самка исчезла. Не приходила больше. А я звал. Оборачивался зверем, выбирался на гору. Ту самую, где все еще цвели подснежники и пролески, разукрасив склон бело-синими цветами.
Звал. А в ответ лишь луна смотрела своим желтым глазом и смеялась надо мной, бестолковым зверем. А самка не отзывалась.
Зато появилась Ради. Мятная девочка с белыми волосами и глухой тоской в разноцветных глазах.
Она сидела за столиком в маленьком кафе у подножия той самой горы и размешивала ложкой чай. Смотрела в окно, задумчиво кусая губы.
Я сел напротив, не сводя глаз с ее тонких пальцев, сжимающих серебряную ложечку, а она вдруг сказала с тихой улыбкой:
— А я весну люблю. Весна пахнет подснежниками. А вы любите весну?
Кивнул, глядя в ее блестящие глаза.
Моей весной была она.
Лео. Неделя третья.
Смотрю на девчонку, свернувшуюся клубком на пассажирском сидении, и едва сдерживаю зверя, рвущегося к ней. Она спит, подсунув под щеку сложенные лодочкой ладошки. Но сон ее беспокоен. И зверь это чувствует.
А у нее кожа светится золотом, вырисовывая на молочной коже нити причудливого узора. Цвета весеннего неба, как ее смешная кисточка. И узор этот меняет ее. Перекраивает.
Запястье обжигает. Сжимаю кулак, поверх которого скручиваются воронки пламени. Черного, как вязь древнего узора.
И мой собственный зверь проступает темными иглами по позвоночнику.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!