Я за тебя умру - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

I

Девушка слонялась под розовым небом в ожидании какого-нибудь события. Особенно мечтательной ее не назвать, но сегодня она пребывала в рассеянности: новыми были особенные сумерки — совсем новыми после лет, прожитых под дальним небом, странными — очертания деревьев, странными — маленькие насекомые, непривычные вечерние крики странных маленьких зверьков.

…Это лягушки, подумала она, — а, нет, это grillons… как они по-нашему?.. это сверчки у пруда.

…Это ласточка или летучая мышь, думала она; потом опять о непохожих деревьях… и снова о любви и других таких практических вопросах. И снова — о непохожих деревьях и тенях, небе и звуках — таких как автомобильные гудки и собачий лай где-то у Филадельфийского шоссе…

Собака облаивала мужчину и, в конце концов, обнюхала; ничего враждебного или располагающего не учуяв, она отвернула нос и захотела поиграть. Мужчине предстояло встретиться с девушкой, но этого он еще не знал. Он продолжал стоять посреди грунтовой дороги и пытался сбить замок на модели 1927 года, вцепившийся в запасное колесо.

— Отойди, животное! — молвил он и, непроизвольно бурча, вернулся к замку, умному изделию из стали, туго поддававшейся его неубедительному зубилу.

Он не был вором, он был врач, и это была его машина, она пробегала уже немало месяцев, и «резина на ней», как выразился продавец, вытерпела больше ожидаемого. Свернув с шоссе на грунтовку, водитель обнаружил, что время все же взяло свое, и машина плохо слушается руля. Он это почувствовал, еще когда выехал из больницы.

«Старик мог сам бы съездить на своем седане, — ворчал он. — Обленился. В других профессиях его бы отправили на покой. А у нас с такими носятся».

Услышав это брюзжание, заинтересованный слушатель решил бы, что доктор Билл Харди принадлежит к новейшему, самому непочтительному поколению. Роста не то чтобы высокого и стандартной клепки, примерно как этот замок 1927 года, он был поглощен сейчас, одновременно с ремонтом, мыслями о том, что его начальник, именитый доктор К. Г. Л. Хайнс обременил его неприятнейшим заданием: посетить, утешить и обиходить хроническую ипохондричку определенного возраста — и как раз в такой вечер, когда у него намечалось собственное важное дело.

Он был хороший врач и не путал долг с удовольствиями, но в этом случае граница между ними пролегала особенно четко: в южном пригороде находилась дама, которую надо было посетить, утешить или, по крайней мере, тактично от нее отделаться — а здесь, в конце дорожки, в особняке, дама, которая, ни в чем не нуждаясь, думала, что нуждается, но дважды в месяц отсылала в закрома доктора К. Г. Л. Хайнса двадцать пять долларов за уверения, что у нее не останавливается сердце и нет ни проказы, ни того, что она именовала «бубонной болезнью». Обычно уверял доктор Хайнс. Но сегодня он только повернулся к телефону и вяло сообщил:

— Слушай, Билл, я сейчас одеваюсь на одно мероприятие, мы с женой предвкушали его сто лет. Поезжай, посмотри, чем там помочь этой чертовой… словом, миссис Брикстер.

Билл нацелил зубило и гонг — это странное орудие он нашел под сиденьем и называл про себя гонгом, потому что оно издавало звон, — и уныло ударил. К его удивлению, замок отскочил. Вдохновленный этим техническим или археологическим успехом, он через десять минут уже смог подъехать к дому пациентки. Билл заглушил мотор, вылез из машины и предстал перед девушкой.

Именно предстал: она наблюдала за его появлением удивленно и с легкой надеждой. Ей было восемнадцать лет, кожа такая, какую итальянские художники времен упадка писали у ангелов в углах картины, а в серых глазах светится желание всего, что только есть в этом мире.

— Здравствуйте… я доктор Харди, ассистент доктора Хайнса. Миссис Брикстер звонила…

— Да, здравствуйте. Я мисс Мэйсон, дочь миссис Брикстер.

Красные сумерки почти погасли, но она захватила последний их лоскуток.

— Мамы нет, но могу ли я чем-нибудь вам помочь?

— Могу ли я чем-нибудь помочь? — поправил он.

Она слегка улыбнулась.

— Не уверена, что настолько хорошо вас знаю, чтобы решить это за вас.

— Я имею в виду сегодня — могу ли я помочь сегодня?

— Не могу сказать вам, доктор Хайнс…

— Нет. Я доктор Харди, ассистент доктора Хайнса.

— …извините, доктор Харди. Мы можем предложить чашку кофе на кухне и мелочь, какая найдется в доме.

Билл решил, что эта последняя фраза не укладывается в аристотелеву логику. Он подумал и начал сначала:

— Мисс Мэйсон, мне позвонили из этого дома, чтобы оказать помощь вашей маме. Если ее увезли…

— Ее увез папа.

— А… извините… что случилось?

— Она узнала, что чикагская оперная труппа дает «Луизу».

— А, понимаю, — согласился Билл. На самом деле понимал не очень, его отвлекало это лицо в густеющих сумерках. — То есть она не переносит «Луизу»… понимаю, моя тетя тоже не могла…

— Это становится все печальней и печальней, доктор Хайнс…

— Нет, Харди, ассистент доктора Хайнса.

— …извините, доктор Харди. Но когда в картине появляются тети, не очень понятно, о чем мы все-таки говорим. Мама уехала на «Луизу», а не от нее. Но она отправилась довольно внезапно, папа нес запонки в руке. Я только что приехала домой, несколько лет здесь не была, только что познакомилась с новым папой и пытаюсь привыкнуть. Если кто-то в доме болен, я не знаю — кто. Мама ничего мне не говорила.

— Так ваша мама не больна? Она не звонила доктору Хайнсу? Это все ошибка?

— Она не выглядела больной, когда отправлялась в оперу.

— Ну, тогда… тогда, может быть, на этом закончим. — Он посмотрел на мисс Мэйсон еще раз и решил не заканчивать. — Может быть, лучше проверим? Я вам дам телефон коммутатора, и они скажут, был ли там вызов. Мне даже кофе и мелочи не надо — я подожду в машине.

— Хорошо. Да, лучше прояснить ситуацию.

Через несколько минут она появилась на веранде с конвертом в руке.

— Извините, доктор Хайнс, вы оказались правы. Мама звонила врачу.

— Меня зовут Харди.

— Ну, не будем об этом опять — она вызывала того из вас, которого вызывала. Простите, я покажусь невежливой, но почем мне знать, вы можете оказаться рэкетиром.

Он удержал смех при себе и сказал:

— Итак, мы там же, с чего начали — если только ваша мама не ожидает меня в антракте оперы.

Она протянула ему конверт.

— Я нашла его на столике в передней, когда возвращалась к вам, — адресовано доктору… — Тут она вовремя запнулась и, когда он поднес записку к фаре, поскольку уже стемнело, мягко закончила: — Надеюсь, теперь все прояснится.