Я за тебя умру - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Билл переключил свет с ближнего на дальний и при ярком свете перечел письмо: то же самое — мальчик украл блугу, женщина хочет, чтобы доктор что-то сделал в связи с этим. Смутное представление о том, с какими проблемами вынужден сталкиваться доктор Хайнс, а вслед за ним теперь и он сам, впервые вызвало на лбу у Билла смутный сочувственный пот. Он резко повернулся к девушке:

— Когда вы заметили пропажу бруги?

— Какой бруги?

Мимо.

— Брунги?

Она отодвинулась, вежливо, но ощутимо, и Билл, чтобы оправдаться, объяснил подробно:

— Так. Ваш брат, по-видимому, взял что-то, что ему не принадлежит. Ваши родители хотят знать, зачем и с какой целью. Можете разобрать это слово?

Их головы почти соприкоснулись в луче фары, его бойкие светлые бачки легонько царапнули ей щеку, и золотистый шелк ее волос заслонил ему уголок глаза — вернее, весь глаз целиком.

— Не могу вам помочь, — сказала она, помедлив.

— Чувствую, что должен разобраться.

— Хорошо, — согласилась она. — Свет у него еще горит.

Она провела его по холлу, украшенному останками убитой дичи.

— Поговорите с ним здесь? — задержавшись перед лестницей. — Или у него в будуаре?

— Давайте поднимемся, — предложил Билл; он смутно надеялся, что бруга будет торжественно выхвачена из-под подушки и дело разрешится нотацией, извлеченной из ранца с заготовками.

Очаровательная стала подниматься по лестнице, указывая дорогу, как маяк, который позже, на веранде, возможно, прогонит сумрак из души молодого доктора… — или что-нибудь в этом роде.

Надежда разрешить загадку как будто начала оправдываться, но когда они ступили в предположительно освещенную комнату, их встретила полная темнота. Мисс Мэйсон щелкнула выключателем, и Билл увидел мальчика тринадцати лет в пижамной куртке поверх нательного комбинезона, на постели демонстративно не первой свежести и на книге, смущенно шмыгнувшей под подушку.

Видимо, это и есть иглу, подумал он. В его сознании искомый предмет обрел арктическую форму. Под враждебным взглядом мальчика он запустил руку под подушку и извлек бледно-голубой томик, по дороге прочтя заглавие: БЫВШИЙ БЕЛЫЙ РАБОВЛАДЕЛЕЦ и с трогательной скромностью обозначенное имя автора: ТОТ, КТО ТАКИМ И ОСТАЛСЯ.

Билл отложил книгу спокойно, как если бы она заинтересовала его не больше, чем, например, «Мои сорок лет в фонтанах Тиволи», и сказал:

— Ну-с, молодой человек, как наши дела?

Но молодой человек давно презрел подобное словоблудие. Он с неприязнью посмотрел на Билла, потом на сестру, потом опять на Билла и молча послал их, как прежде выражались, к шутам.

Доктор, однако, был не либерального десятка, он крепко взял мальчика за плечо, уложил на постель и сообщил:

— Если хочешь играть в эти игры, убедишься, что я сильнее.

Мальчик без сопротивления лег, посмотрел на него снизу тухлым взглядом и ответил:

— Ну, и что вы сделаете?

Это был вопрос. В некоторых вопросах Билл хорошо разбирался, но сейчас что-то подсказывало ему, что этот вопрос не из тех. Он взглянул на девушку, но в блестящих глазах прочел только то, что читается в них из века в век: «В мире командуют мужчины, пусть мне скажут, куда меня ведут, а я уж или соглашусь, или нет». Билл сел около кровати и вступил в беседу, подпорченную паузами, запинками и долгими остановками, которые непременно были бы зафиксированы добросовестной стенографисткой в суде.

— Что ты любишь?

— Я?

Мальчик молча оглядел доктора.

— Что ты любишь? — повторил доктор.

— Книги люблю, — без убежденности ответил мальчик.

— И я люблю книги.

— Если не возражаете, — сказала девушка, видя, что разговор принимает спокойный отеческий характер, — я должна там кое-чем заняться.

Билл почувствовал, что дверь за ней закрылась весьма поспешно. Он пожалел, что не уехал сразу, как только выяснилось, что миссис Брикстер нет дома: он не был психиатром и не был моралистом — он считал себя ученым. Он полагал, что разобраться с больной женщиной в неотложном случае мог бы вполне уверенно; но при взгляде на этого пациента его голову как петушиный гребень оседлало какое-то забытое отвращение к тринадцатилетним мальчикам, и он озлобленно подумал: да я им и не детектив.

Но удержал свой гнев в себе и сиропным голосом поинтересовался у мальчика:

— Во что ты любишь играть?

— Да ладно.

— Нет, все-таки?

— В гангстеров, во что еще?

— О, это интересно.

Ну, Бриллиантовый Дик, подумал Билл, но что-то побудило его спросить:

— А любишь, чтобы кто побеждал — гангстеры или полицейские?

Мальчик посмотрел на него с презрением:

— Гангстеры, конечно. Дурацкий вопрос.

— Ну-ка, перестань грубить.

— И что вы сделаете?

— Я тебе…

Биллу вспомнилась другая детская мечта: тут он сейчас в роли пирата.

— Какие ты читаешь книжки? — спросил он с внимательным видом, словно выслушивал мальчика стетоскопом.

— Да не знаю.

— А фильмы смотришь? — Мальчик заметно посветлел лицом, словно ему открылся выход из тупика. — Гангстерские фильмы?

— Мне не очень-то позволяют. — Но в голосе слышалось самодовольство, и прозвучало это неубедительно. — Нам и другим богатым мальчикам ни на что не разрешают ходить, кроме комедий, и похищений, и всякого такого. А мне вот комедии нравятся.

— Кто? Чаплин?

— Кто?

— Чарли Чаплин.

Отзвука это явно не породило.

— Нет, ну… знаете — комедии.

— Кто тебе нравится? — спросил Билл.

— А… — Мальчик подумал. — Ну, нравится Грета Гарбо и Дитрих, еще Констанс Беннет.