Дневник натурщицы - Френца Цёлльнер

было совершенно безразлично, что они вытащат из воды. Но вдруг я увидела бамбуковый тростник! Это был аэростат Франца! Пенке для того, чтобы никому не показать его, бросил аэростат туда, где Франц нашел свою могилу. Люди вытащили его на берег и ломали себе голову, что бы это значило. Я печально и тихо пошла прочь. Зачем этим людям знать, что это такое? Ведь это ничему не поможет.

21 сентября

Вчера были похороны. Гробов из-за цветов совсем не было видно. Все три гроба были одинаковы. У каждого гроба был прикреплен кусок картона с именем умершего. Я, право, не знаю, вероятно, я бессердечна, потому что я на все внимательно смотрю и уже подбираю слова, какими опишу то, что вижу и переживаю. Одно во мне мертво, замолкло, слез нет; а в тоже время, что-то другое реагирует в моей душе на каждую мелочь. Союз художников прибыл со знаменем, был также союз Баварцев; после проповедника один господин сказал пару слов только о Франце. Говорил он о том, какую значительную величину он собой представлял и какие надежды погребены вместе с ним. Но о том, какой милый, славный человек он был, об этом знала лишь я одна, стоявшая в стороне, потому что многие художники знали меня. Для них я была лишь натурщицей. По дороге домой я вдруг вспомнила о ребенке Франца. Я сильно испугалась, что совсем не подумала о том, что дитя потеряло гораздо больше меня: оно лишилось своего кормильца. Все работы, обстановку и все вещи мастерской все это нужно сохранить для ребенка, или же продать. Да, кстати моя книжка из сберегательной кассы! То, что его любовь оставила для меня, то не должно попасть в чужие руки! Но как все это получить?

Я пошла в мастерскую. Пенке как раз тоже пришел с похорон. Я спросила его, что делать теперь со всеми вещами. Все было запечатано и так как до сих пор еще не объявились родственники, то назначен некий душеприказчик, который, приведет все дела в порядок. Имеются, ведь, заказы, которые не совсем еще готовы, и никто не знает сколько за них уже выплачено и сколько следует заплатить. «Аэростат» я кивнула и произнесла только: «знаю».

О счетах и т. п. я знала больше самого Франца. Я немного подумала и затем решила пойти к этому человеку и рассказать, как мы жили с Францем и что все что можно превратить в деньги, должны принадлежать ребенку Франца. Пусть он дурно подумает обо мне– это мне безразлично. Нужно что-нибудь сделать для ребенка. Я узнала его адрес и отправилась к нему. По пути меня стали одолевать сомнения: зачем людям знать о моих отношениях с Францем более того, что им известно? И не будут ли они потом надменны и пренебрежительны со мной?

К истории о книжке в сберегательной кассе не отнесутся ли они с недоверием? Тут я вспомнила о пожилом докторе. О том самом, которому я обещала регулярно приносить свои записи. Правда я сделала это только один раз, но он должен понять, что я не хотела рассказывать ему все сразу; сегодня, когда все закончилось, мне это уже безразлично. Итак, иду к нему. На всякий случай я взяла все мои тетрадки, чтобы он видел, что я выполнила его поручение и что история с Францем началась уже давно и что мы действительно любили друг друга.

* * *

В этом месте я должен дополнить записки Френцы собственными замечаниями: «21 сентября 1898 г. в моем журнале посещений появилась запись о визите моей маленькой подруги со станции скорой помощи, и этот визит я и хочу описать, насколько это позволит моя память. У меня на приеме было очень много людей. Когда я, как мне казалось, отпустил последнего пациента и лишь механически заглянул в приемную, то в темноте ко мне приблизилась молодая девушка. Я пригласил ее в кабинет, она вошла вслед за мной и когда я обернулся, меня поразил ее взгляд одновременно вопросительный и умоляющий. Передо мной стояла крепкая, рослая и хорошо сложенная молодая девушка с удивительно детским взглядом, будящим во мне какие-то воспоминания. Она сказала, твердо глядя на меня: «Простите, что я более двух лет не приходила к вам, здесь есть все, прочитайте и пожалуйста, помогите мне». Я развернул пакет, который она мне передала; и лежащая на верху книжка, так называемая пятидесяти пфеннинговая тетрадка и ее первая страница все мне объяснили. Я серьезно посмотрел на девушку и могу сказать, что я обрадовался. – «Читать мне сейчас некогда, но я это непременно сделаю», – сказал я ей; пусть она только мне расскажет-то, ради чего она сегодня пришла. Если я могу ей помочь, я постараюсь это сделать. Я думал при этом, конечно, об очень дурных вещах. Но вот, она рассказала мне тихим и прерывающимся голосом о ее друге и о его ребенке. При этом она все время прямо и открыто смотрела на меня; правдивая простота и мужество, с которыми она мне обо всем рассказывала, произвела на меня глубокое впечатление.

Как выросла над своей средой эта так правильно разговаривающая теперь девушка, какое внутреннее спокойствие и душевное равновесие она приобрела и сохранила во время своей опасной карьеры. Я знал душеприказчика, занимающегося вопросами наследства ее несчастного возлюбленного и пообещал ей, что позабочусь как о ребенке, так и о том, чтобы она получила свою книжку из сберегательной кассы без наведения справок о том, кому она обязана своими сбережениями. Она ушла, поблагодарив меня взглядом, и я еще раз ей обещал прочитать исписанные ею листы и опять их eй возвратить. Теперь я узнал также ее имя и место жительства.

Доктор М.

25 сентября

Этот совет дал мне мой добрый гений! Доктор оказался таким же добрым, как и тогда на станции скорой помощи. Он все прочитал, что я написала и сказал мне, что прочитанное ему очень понравилось. Я одна только знала о ребенке Франца; но душеприказчик, который приводил все дела в порядок, пригласил меня к себе и сообщил мне, что объявились родственники Франца и что они, узнав о существовании ребенка, отказались от всех своих прав! И так малютка всем обязана именно мне, и я рада, что я помогла этому осуществиться. Мою книжку из сберегательной кассы я также получила. На первой странице было обозначено мое имя и место жительства. О, скольких трудов ему стоили эти строки; обыкновенно он так писал, что написанное смахивало на каракули. Как же он любил