Семь дней на любовь, предательство и революцию - Игорь Озеров

назад распорядился отправить Дмитрия под домашний арест. Москва дала указания срочно принять меры к поиску беглеца.

Директор ликовал. Он этого и ждал — не теряя времени, послал запрос в полицию Милана, дополнительно упомянув про тот самый теракт.

Борис Ильич знал о том, что Дмитрий спас девушку, которая была на месте взрыва. Значит, подумал он, они оба причастны к этим событиям. А кто в какой роли, пусть разбирается полиция. Прекрасно зная, как работает бюрократическая машина любой страны, директор надеялся, что, если получится привязать Дмитрия к теракту, то может получится привязать его и к убийству Альде Морьячи. И тем самым уменьшить в глазах Москвы свою личную вину. Так что исчезновение переводчика случилось как нельзя кстати.

Поэтому, когда Борис Ильич вместе с советским консулом приехал в отдел полиции, где находился Дмитрий, к нему вернулась надежда: «Может быть, и не придётся уезжать из солнечной Италии».

Посещение задержанного было скорее ритуальным мероприятием. Пользы для Дмитрия в нём не было. Обычные официальные вопросы от консула: «Как обращаются? Как кормят? Есть ли жалобы на условия содержания?» Консул не мог помочь Дмитрию, а директор и не собирался этого делать.

Пока они ехали по миланским улицам, Борис Ильич рассказывал консулу о своих подозрениях. Старый прожжённый дипломат, конечно, всё понимал и даже сочувствовал Дмитрию, но влезать в эти игры не хотел.

А вот для Дмитрия их визит был чуть ли самой главной надеждой. Он не мог понять, за какие грехи на него свалились все эти проблемы. Сначала домашний арест в Доме дружбы, а теперь арест итальянской полицией.

Сразу после задержания на вокзале их с Софией разделили. Его поместили в крохотную камеру, а её увели непонятно куда.

Больше всего он переживал из-за того, что не смог там на мосту рассказать ей о своих чувствах. Постеснялся. Не смог подобрать слов. Если бы сейчас он мог хоть на одну минуту оказаться с ней рядом… Но сейчас он мог лишь, как лев в зоопарке, метаться по своей клетке. Три шага в одну сторону, три шага в другую.

Внезапно к нему пришла мысль: «А может я тогда не смог ничего сказать, потому что только сейчас понял, как много она для меня значит? Ведь там, на мосту у монастыря, казалось, что так будет вечно. И ласковое утреннее солнце, и журчащая по камням река, и счастливые глаза Софии…» Сейчас в полутемной крохотной камере всё это казалось далёким и нереальным.

Он пытался что-нибудь узнать о девушке у охранников, но ему лишь сказали, что скоро приедет советский консул и он сможет у него узнать всё что нужно. Поэтому встречи с ним Дима ждал, считая даже не минуты, а секунды. Он прислушивался к гулким шагам в коридоре, надеясь, что это идут за ним. Но каждый раз проходили мимо.

Неизвестность сводила с ума. Он пытался успокоиться и подумать, где и что он сделал не так. Но сосредоточиться не получалось. От напряжения заболела голова, заболела до тошноты.

Дима вспомнил, как очень давно, обидевшись на учителя за незаслуженно плохую, как ему тогда показалось, оценку, он убежал из детского дома. Была поздняя дождливая осень и по ночам подмораживало. Его искали десятки человек. Милиция, военные… А он прятался в тёплой котельной прямо у детдомовского забора. Когда его нашли и поместили в лазарет, он из окна наблюдал, как на площади перед детдомом выстроили всех, кто его искал. Даже издалека, сквозь голые ветки деревьев он видел радость в глазах усталых людей в мокрых шинелях. Первый раз в своей жизни он испытал такое жгучее болезненное чувство. Ему было стыдно…

Он часто вспоминал об этом дне. И конечно, каждый раз к нему возвращалось чувство стыда. Но со временем к этому добавилось ещё одно чувство. Знание того, что он кому-то нужен. Кто-то заботится о нём. А для детдомовца это значило очень много.

Наконец дверь открылась. Два охранника провели его в большую хорошо освещённую комнату, в которой за длинным столом его ждали консул и директор.

То, что произошло дальше, было для Дмитрия как ледяной душ. Конечно, он не ждал, что прямо после этой встречи его выпустят из полиции, но на сочувствие и поддержку он рассчитывал. И ещё на то, что ему хотя бы объяснят, что происходит.

Нечего этого не случилось.

Консул задал несколько дежурных вопросов и, что-то пометив у себя в блокноте, больше не участвовал в разговоре. Директор несколько раз напомнил о том, что Дмитрий обязан помнить: за разглашение государственных тайн его ждёт строгая ответственность. Даже произнёс длинную напыщенную фразу про измену Родине.

После этого встреча закончилась и за Дмитрием пришли охранники. Уже у двери он обернулся и спросил про Софию.

— Она гражданка Италии. Нас не волнует её судьба, — холодно ответил консул.

— А тебе надо сейчас не о бабах думать, — добавил директор, — а о том, как жопу свою спасти. Потому что и здесь в Италии, и дома в СССР после того, что ты натворил, к тебе есть серьёзные вопросы.

Диму отвели опять в камеру. Он уходил из неё с большой надеждой, а сейчас от обиды и бессилия ему хотелось плакать, как в далёком детстве.

Через несколько минут дверь опять открылась.

— К вам посетитель, — сказал охранник.

Глава 16

Прошла целая жизнь с тех пор, как Вико Пилини был здесь последний раз. От центра Милана он ехал всего тридцать минут, но казалось, что попал на тридцать лет назад в прошлое. На этой улице он родился. Здесь около старого платана стоял дом, в котором он жил до войны. Отсюда ходил в школу.

Одноэтажное здание школы пряталось в тенистом сквере. Комиссар не спеша обошёл его, заглядывая почти в каждое окно. Кого он там хотел увидеть? Себя?

На месте пустыря за школой, где он когда-то до ночи играл в футбол, и сейчас была спортивная площадка. Только теперь она была покрыта резиновой плиткой и с одной стороны стояли невысокие трибуны. Футбольные ворота были настоящие, с красивой новой сеткой, а раньше игроки обходились двумя кирпичами. Часто из-за этого игра надолго прерывалась. Начинались яростные споры о том, где именно пролетел мяч и попал бы он в ворота, если бы штанги были повыше.

Комиссар осмотрелся по сторонам — ни одного высотного нового дома в округе не было. Всё здесь было точно так, как тридцать лет назад. Вико Пилини знал, почему сюда не смогли