Агент из Версаля - Владимир Бутенко

Он вышел из походного жилища нового аул-бея, шелестя по траве сапогами, щурясь от вечернего солнца. Кочевья ютились по южному склону, и здесь было теплей и тише, чем в армейском лагере, расположенном на холме. Упоительно пахло влажной землей, зеленью, от юрт – дымом и запахами кушаний. Без конца окружала степь, обласканная теплом и разбуженная таинством круговорота жизни. И с каждой минутой волнение Леонтия росло, он боялся, что несговорчивый брат Мерджан нарушит уговор.

На краю балки, где цвели алычи, он присел на пень карагача. Видимо, дерево недавно спилили на хозяйские нужды. На подсохшем срезе четко обозначились годовые кольца. Их было много, и Леонтий подумал, что карагач был старше его. Всё в мире в сравнении как бы теряет свое значение, всё преходяще… Внезапно перед глазами возникли лица крымских конников, с кем рубился. Если бы не убивал он, то убили бы его. Зачем привел крымский хан сюда армию? То мучительное ощущение, что изведал два дня назад, вернулось на мгновенье, сковало грудь. Ничего нет дороже, чем счастье жить и любить, – это Леонтий теперь понимал с удивительной ясностью.

Однако и он, и неприятельские ратники давали присяги, и каждый из них был принужден выполнять приказы командиров, которые, в свою очередь, подчинялись государям или государыням. А у правителей свои интересы, то ли личные, то ли во благо стран. Леонтий терялся в таких высоких материях. Он с достоинством воспринимал себя сыном урядника, донским козаком, и был убежден, что долг и назначение его состоят в охране родной земли от набегов неприятеля, – а такие страшные дни не раз случались в детстве, – да в служении матушке-царице, которое сулит чины, деньги и уважение станичников…

Первым он увидел Мусу, а за ним поодаль шла, держа на плече кувшин, Мерджан. Можно было подумать, что она направляется к роднику, откуда бежал ручеек, шумящий по дну балки. К нему аульцами была натоптана тропинка, и ни у кого не возникло сомнения, для чего покинули кочевье брат и сестра.

Леонтий вышел на тропу. Муса встревоженно оглянулся и сделал знак рукой, чтобы сотник скрылся. А затем ускорил шаги и, подойдя к офицеру, протянул руку. Леонтий, по обычаю, положил свой дорогой кинжал на землю. Парень ловко его подхватил, взглянул и восторженно цокнул языком.

– Иди! – кивнул Леонтий в сторону родника, к растущим возле него диким яблонькам. Ногаец, что-то бормоча, не сводя глаз с кубачинского кинжала, удалился.

Мерджан остановилась и стыдливо опустила свои прекрасные глаза, в затеньи ресниц. Мягким движением сняла с плеча кувшин и поставила на край тропинки. На ней было шерстяное мешковатое красное платье, а поверху надета черная каракулевая курточка.

– Как я рад видеть тебя! – воскликнул Леонтий, подступая ближе и улыбаясь. – Ты теперь одна?

Девушка смотрела чуть исподлобья, уголки губ ее дрогнули, но в глазах таилась немая печаль.

– Ты понимаешь меня? Мы же говорили с тобой прежде по-русски. Мне так хотелось с тобой встретиться!

– Я боялась тогда, что крымчаки и тебя найдут. Они убили мужа… – большие глаза Мерджан подернулись влагой. – Было страшно!

Леонтий едва сдержался, чтобы не обнять девушку, склонившую голову. Помолчав, с грустью проговорил:

– А теперь? Тебя должны передать в жены его брату?

– У Хан-Бека четыре жены. Он сказал, что за калым отдаст меня старому дядьке.

– Ты сможешь полюбить старика? – выкрикнул Леонтий, схватив девушку за руку. – Лучше выходи за меня! Взяла ты меня за душу, не знаю как! Я заберу тебя к нам, в Черкасский. Будем жить и радоваться!

Мерджан тревожно выдернула руку и оглянулась. Нежно прозвенели сережки-висюльки с разноцветными камешками.

– Нельзя, нет. Я веры другой.

– У нас, в Черкасском, кого не найдешь! И турчанки, и персиянки, и вашей ногайской сестры немало. Аллах и Христос на небе. А мы на Земле. Если гож я тебе, значит, вместе должны находиться!

– Моя бабка была русинкой из Галиции. Поляки привезли ее в Бахчисарай как пленницу. А я привыкла к такой кочевой жизни среди степей… Я не смогу без аула!

– Детишков нарожаешь и – забудется! Люба ты мне, Мерджаночка… Дюже люба! – Леонтий снова взял за руку смущенно улыбнувшуюся девушку. – Ну, поскорей сказывай. Пойдешь за меня?

– Я замужней была. Тебя родители осудят… Бросишь меня, а куда мне потом? – со вздохом возразила ногаянка.

Между деревьев, на тропе, показался идущий к ним Муса. Посерьезнев, гибкотелая Мерджан легко подняла и установила кувшин на плече. Глядя потеплевшими, взволнованными глазами, прошептала:

– Я подумаю… Я завтра на закате приду сюда.

Муса, по всему, не расслышал ее последних слов. Не выпуская кинжала из рук, он что-то сказал по-ногайски и пропустил сестру вперед, прикрывая от посторонних глаз.

Перед отбоем Ремезов отозвал ординарца в балочку, признался, что решил Мерджан выкрасть. Тайком от командиров отвезти к родителям, на Дон. Сделать это следует завтрашним вечером или ночью, ибо через день полки уйдут в поход.

– Знатное дельце! – загорелся Иван. – А как будем красть?

Ремезов объяснил, что девушка обещала прийти к зарослям алычи. Перетолковали. И сошлись во мнении, что лучше действовать по ситуации. Одно дело, коли она добровольно согласится, а ежель воспротивится – совсем иное…

– Утащим бабенку, никуды не денется, – заключил Плёткин, на ходу набивая трубку табачком. – Погано только, – накажут вас за побег. Может, ударить челом Платову? Нехай спишет в отпуск по ранению. Какой из вас зараз рубака али стрелец?

– А ежель воспретит?

– Ваше благородие, доверьте мне отвезти зазнобу к родителям вашим. Я ее в обиду не дам. Во мне сумлеваться грех, – вместе шашками крестились. Ну, всыплют плетей, выпорют. Вытерплю. Абы вас не тронули!

Ремезову невзначай вспомнилось, что и ординарец, когда жили в ауле, заглядывался на красивую ногаянку. И только было хотел отказаться, но козак наложил крестное знамение и предостерег:

– Худого не подумайте. Я не ведал, что Мерджанка вам по нраву. Теперича она – невеста ваша…

Но осуществить задуманное оказалось далеко не просто.

Плёткина привлекли к починке фур, и козак явился к командиру лишь под вечер. А Ремезова держал при себе есаул, выбиравший для сотни лошадей из отбитого татарского косяка. И Леонтий, обеспокоенный тем, что опаздывает на свидание, освободился только перед самым закатом.

Иван отогнал в балку двух лошадей – гнедого диковатого маштака для себя и чудом уцелевшую каурую – для Мерджан. А Леонтий снова, сбивая недобрые взгляды, петлял между ногайскими арбами и отовами, прежде чем пробрался к условленному месту. Уже начинало смеркаться, и ярче пылали в становище едисанцев костры. Подле них собирались аульцы, вышедшие из жилищ после намаза.

Мерджан не шла.

Плёткин, дежуривший у лошадей, издали подал свист, предупреждая, что неподалеку. Минул час. Однако виляющая по склону тропа оставалась безлюдной, скрадывалась темнотой, и с каждой минутой надежда сотника на встречу с любимой таяла.