Агент из Версаля - Владимир Бутенко

«Значит, не смогла ускользнуть, – грустно рассуждал Леонтий, не спуская глаз с ногайского становища, откуда доносились голоса. – Или просто не захотела? Не нужен я ей…»

Обида все больше бередила душу. Ждать было некогда, да и бессмысленно. И Ремезов, не боясь подозрений аульских родственников, решил разыскать Мерджан. Пусть все выяснится в этот вечер!

У шатра нового аул-бея ярился костер. Вокруг него сидели одни мужчины, возбужденно говорливые, перекрикивающие друг друга. Появление русского офицера, многим знакомого, вызвало среди них оживление. Хан-Бек, улыбаясь, пригласил Ремезова-эфенди пройти и сесть с ним рядом, разделить праздничное застолье.

Сотник благодарно поклонился, замечая кувшины с бузой и вином, куски жареного мяса на блюдах.

– Что за праздник? – спросил он у освободившего ему место Мусы, на поясе которого висел уже кубачинский кинжал.

– Хан-Бек калым получил, и меня не обидел, денег дал. Мерджан новый муж увез. Калым-байрам!

– Когда? Куда увез? – вздрогнув от неожиданности, торопливо спросил Леонтий.

– В свой аул, на Кубань-реку.

«Я догоню ее! На подводах далеко не уедут! – лихорадочно заметались мысли. – Как я раньше не догадался!»

Он вскоре попрощался с аульцами и зашагал обратно, в сторону балки, где ожидал ординарец. Надо было, пожалуй, предупредить есаула. Самовольные отлучки в полку строго пресекались. Но это отняло бы полчаса. За такое время можно одолеть десяток вёрст!

Вызванный свистом, Иван подогнал лошадей. Ремезов запрыгнул на каурую и, рванув повод, крикнул на ходу:

– В погоню! За мной!

Он не знал, да и вряд ли кто ведал в ауле, по какой дороге направился старый ногаец, – в степи тысяча путей! Но дядька аул-бея придерживается маршрута, по которому передвигалась орда. Правил по набитой колесами широкой степной колее.

Ремезов гнал каурую, понукая криком! Следом на татарском жеребце, горячем и гривастом, поспевал Плёткин. Отчаянный перебор копыт катился вдоль долины. Они отмахали уже изрядно, когда замаячили силуэты всадников, и зычный бас окликнул:

– Кто такие?! Козацкий кордон!

– Свои! – отозвался Ремезов. – За ногаем гонимся! Коня угнал!

Донская речь успокоила дозорных.

– Глядите, как бы вас самих не угнали! – предупредил тот же горластый козачина. – Черкесы шалят, разбойничают!

Спустя полчаса, когда лошади начали сбиваться с напряженного аллюра, носить боками, и выступил на их крупах пот, козаки настигли-таки едисанский обоз. Став лагерем, путники жгли костры. Распряженные лошадки паслись на луговине. Резкие болотные запахи мешалась с горечью дыма и свежестью молодой травы.

Насторожившись, ногайцы встали, когда к ним вплотную подрысили всадники. Но, узнав козаков, дружески их приветствовали. Однако повели себя донцы необъяснимо странно!

Ремезов спрыгнул на землю, стал обходить подводы, в темноте стараясь разглядеть лица женщин. Это не понравилось двум молодым крепким обозникам. Они, не оставляя козачьего офицера одного, заступали ему дорогу и подозрительно спрашивали:

– Куда ходил? Зачем ходил?

Мерджан ютилась на убранной коврами подводе. Она первой узнала его, спрыгнула с высокого борта.

– Леонтий! Продали меня! Калым давали…

– Я отменяю это! – непримиримо выкрикнул сотник. – Ты не рабыня. И забираю тебя….

Видимо, не совсем и не сразу поняли Ремезова не только ногайцы-охранники, новоявленный муж Мерджан, но и сама девушка, покорно пошедшая за сотником.

Иван подогнал лошадей. На виду у всего обоза Леонтий подхватил девушку на руки и посадил на лошадь. Следом запрыгнул сам. Миг – и всадники, под затихающую дробь копыт, растворились во мгле.

Ногайцы гнались до козачьего кордона. Когда же Плёткин, увидев сородичей, крикнул, что за ними гонятся османы, и пальнул для острастки вверх из пистолета, преследователи осадили коней и повернули вспять. Козаки на кордоне бросились своим на выручку. Но сотник с ординарцем, не откликнувшись, вихрем промчались мимо, точно призраки…

За этот своевольный поступок Леонтия разжаловал Платов в урядники. Досталось и ординарцу, сопровождавшему Мерджан в Черкасский городок, к матери командира. Но безоглядной храбростью они искупили прегрешение! Много, много пришлось им хлебнуть военного лиха: сражаться с крымчаками на Кубани, с депешой пробираться в Моздок к генералу де Медему, участвовать в отражении осады Наур-городка, при которой и погиб верный ординарец Леонтия. И когда вернулся Платовский полк в донскую столицу, Леонтий не побоялся собрать родственников и объявить им, что женится на Мерджан. Их счастью, верилось, не будет края. И вдруг оборвалось оно в одночасье!..

Конвойная донская команда, как разузнал Леонтий, призвана для участия в великом празднестве победы над турками, которое намечено на июль. А после него, возможно, донцов отправят домой. И Леонтий намерился, чего бы того не стоило! – искать Мерджан. Объехать те края, где повстречал ее, где скитались ее соплеменники, – Кубань, Приманычье и дальную степную чужбину.

Легенда о самостийности, вольности и неподкупности запорожских козаков остается легендой. Возникшее в Средние века это поднепровское «товариство», окруженное со всех сторон странами-гигантами: Речью Посполитой, Крымским ханством, Российской и Оттоманской империями, было обречено, закалачивая «дружество» с одними, выступая против других, не гнушаясь ни разбоями, ни убийствами, ни разорением жилищ. Верно служили запорожцы «ляхам», наперегонки записываясь в их реестровые войска, легко переметнулись к шведскому королю Карлу XII и выступили против петровских полков, за что и были жестоко наказаны. Сечь была испепелена, а тысячи козаков, даже безвинных, не пошедших к предателю – гетману Мазепе, подверглись наказанию. С того, 1709 года, поклонились запорожцы турецкому султану, позволившему им вновь создать Сечь в устье Дуная. Четверть века служили они иноверцам, но когда назрела война османов с братьями-славянами, попросились под крыло русской императрицы. И Анна Иоанновна, 7 сентября 1734 года, при посредстве генерал-майора Вейсбаха, помиловала запорожское козачество и дозволила возвратиться на родные пепелища.

В последнюю Русско-турецкую войну в армии Румянцева воевало против турок более десяти тысяч запорожцев. И Екатерина Великая даже наградила их кошевого атамана Калнышевского орденом, осыпанным бриллиантами. С окончанием войны владения запорожцев разметнулись еще шире: с одной стороны они увеличились вдоль моря, по левому берегу Днепра, большим участком прибрежья против крепости Кинбурн[12], а с другой стороны, по правому берегу Днепра, тем углом земли, который замыкался между устьями Буга, Каменки и Ташлыка. Соединение вод Днепра и Буга делало живую границу между владениями запорожскими и татаро-турецкими.