Здесь, в реальном мире - Сара Пеннипакер

Вар, хотя ему и не хотелось есть, достал свой ланчбокс и полез на башню. Вяло сжевал подсохшие бутерброды с арахисовым маслом; выпил сок, горячий как суп.

Банан на жаре покоричневел. Вар перебросил его через стену башни и, глядя, как он летит вниз, вспомнил слова Джолин: Люди не падают просто. С Велика-Важностью что-то случилось.

На последней, одиннадцатой странице своего доклада Вар поместил написанный от руки Рыцарский кодекс чести. Его пришлось столько раз переписывать, чтобы всё встало ровно как надо, что Вар успел запомнить все тринадцать правил. Правило три гласило: Уважай тех, кто слаб, и становись всегда их защитником.

Он не стал защитником собственной бабушки, когда она была слаба. «Велика-Важность, я вижу, ты сегодня плохо себя чувствуешь, — вот что он мог бы ей сказать. — А ты ведь в таком состоянии. Ну то есть в таком возрасте. Давай вызовем тебе врача».

Кто ему мешал?

Королевские пальмы по ту сторону парковки поникли, как будто им было за него стыдно. Зато ниже росла стена, и она давала ему надежду. Скоро ров, в котором перерождаются, наполнится водой. И он сможет родиться заново. На этот раз он родится не только нормальным ребёнком, но таким ребёнком, который заметит, когда его бабушка будет плохо себя чувствовать. И который обязательно что-нибудь с этим сделает.

Спустя неделю всё вошло в колею, и дни стали похожи один на другой.

Утром, когда три королевские пальмы затеняли папайи, Вар помогал Джолин с садовыми работами. Пока он копал, Джолин читала ему лекции по истории переработки мусора. Иногда она опять начинала строить дикие предположения о том, что сделали со старыми тазобедренными суставами Велика-Важности, но Вар её просто обрывал. Всё остальное его вполне устраивало.

На первых папайях уже завязались плодики; вторая смена, перебравшись из тесных жестянок в хороший, жирный компост, радостно топырила во все стороны свежие зелёные пёрышки. К освободившимся сорока семи чипсорешковым банкам добавилось тридцать новых, Джолин гвоздём продырявила им днища и посадила в каждую по семечку. И все семьдесят семь новеньких папай уже начали поднимать из земли крохотные головки, будто желали поскорее увидеть, что тут за веселье.

Потом тень уползала, и наступало время стены.

Когда Вар впервые предложил Джолин свой солнцезащитный крем, она глянула на него так, словно он протягивает ей тюбик тёплой слюны; но скоро она, как и он сам, привыкла и, кажется, стала получать удовольствие от летучего кокосового запаха.

Они обматывали обрушенные куски стены верёвкой, вместе подтаскивали их к ближайшему пролому и спихивали вниз. Шланг был всё время под рукой: когда плывущий от развалин жар иссушал горло до состояния наждачной бумаги, они открывали кран и долго пили горячую, резиновую на вкус воду.

Выданной миссис Ставрос кувалдой Джолин распоряжалась единолично, Вара не подпускала. Он делал вид, что возмущён до глубины души, но на самом деле испытывал облегчение: а вдруг он не сможет размахивать этой пещерной штуковиной так, как она, что тогда?

После того как Джолин разбивала очередную глыбу на отдельные шлакоблоки, Вар грузил их на магазинную тележку, катил к краю парковки и сразу укладывал на место. Эта часть работы ему нравилась больше всего: он подгонял блоки друг к другу, заполнял промежутки полиэтиленовыми пакетами с гравием, щели замазывал принесённым из дома — из сарая — герметиком.

И стена росла понемногу каждый день, как папайи.

Работа всегда заканчивалась около часа, когда Джолин, подхватив мусорный мешок, отправлялась в «Греческий рынок» за овощами-фруктами для компоста.

Вар опять говорил, что пойдёт с ней, но она опять отказывалась. Чем упорнее она отказывалась, тем сильнее ему хотелось.

— Но почему?! — заупрямился он спустя несколько дней.

— Потому что я так сказала.

— Да с чего ты вообще взялась устанавливать правила? Это несправедливо!

Джолин закатила глаза.

— Ах, да-да-да, конечно! Волшебная Страна Справедливости. — И, обогнув его, направилась к сетчатому ячеистому забору.

И он сдался и больше об этом не заговаривал. Всю вторую половину дня ему было одиноко, но не одиноко-одиноко, а одиноко и спокойно. Он поднимался на башню и съедал там принесённые из дома бутерброды. Потом наполнял новые полиэтиленовые пакеты гравием, выстилал ими сегодняшний отрезок стены. Работал над своим витражным окном. Или отмывал очередной расчищенный кусок пола. Он уже доделал солнечные часы и начал строить трон.

Ещё неделя — всё то же, то же, то же.

Потом наступила пятница.

В пятницу, когда Вар сидел на башне, на улице перед церковью остановился автомобиль.

Автомобиль был большой, гладкий, серьёзного угольного цвета. Из автомобиля вышел человек в костюме, тоже серьёзного угольного цвета. И даже с башни было видно, какие у него до блеска начищенные туфли.

Это хороший знак, решил Вар. Человек в таких до блеска начищенных туфлях никогда не ступит на такой пыльный и грязный участок.

Человек не ступил. Он очень целеустремлённо направился к середине сетчатого ячеистого ограждения. Поставил на тротуар кожаный чемоданчик, открыл.

И, достав из него ярко-жёлтую табличку, прикрепил прямо к сетке. А потом защёлкнул чемоданчик, вернулся к своему автомобилю и уехал.

Вар почти скатился по лестнице, подбежал к Джолин и молча указал на ограждение. Кажется, она поняла.

Ярко-жёлтая табличка была прикручена к сетке сверху и снизу. Чтобы всем было ясно, что она никуда не денется.

Вар перевёл взгляд с таблички на лицо Джолин. Оно было испуганное. Все сто стрел сразу, прямо в цель. Он прижал руку к груди.

— Ладно, Джолин, ничего. Всё будет хорошо.

Но это были пустые слова. Джолин качала и качала головой, не могла остановиться. А потом сорвалась с места и припустила прочь. Но тут же резко свернула и исчезла в зарослях кустарника на заднем дворе «Греческого рынка».

Стоя в одиночестве перед сетчатым забором, Вар почувствовал себя совсем беззащитным. Поэтому он перелез обратно и побрёл к крыльцу.

Всё здесь выглядело теперь иначе. Развалины церкви, сад Джолин, весь участок — всё казалось ужасно хрупким. И всё будто взывало о помощи.