Нелюдь - Александр Варго

Он подошел к нему, глядя в отверстие летка.

Тишина.

Набравшись смелости, парень сунул руку внутрь.

Его изумлению не было предела, когда он понял, что внутри пусто.

«Но ведь я видел! – с удивлением подумал он, вытаскивая руку обратно. – Где эта чертова белка?!»

Ойкнул, когда заметил крошечную ранку на ладони.

Молодой человек решил, что это заноза.

Недоверчиво оглядываясь по сторонам, он открыл барабан пистолета. Его потрясение возросло, когда ему стало ясно, что все пули в гнездах.

«Что здесь произошло?! – поразился он. – Я что, даже не стрелял?! Не иначе, глюки!»

Спрятав пистолет в рюкзак, он торопливо пошел к трассе.

О ранке на ладони в этот момент он даже не вспоминал.

Валентин Фадеев, бывший любовник Макса, оказавшись без финансовой поддержки друга, быстро опустился на дно. Парикмахерская, в которой он стриг клиентов, закрылась, а на новую работу его не брали. Из съемной квартиры его тоже выгнали. Имеющиеся у него деньги быстро закончились, и он был готов делать минет в привокзальных туалетах за кусок хлеба. Очень скоро он заразился СПИДом, но умер вовсе не от заболевания. Его изрезанный ножом труп случайный прохожий обнаружил в кустах возле ночного клуба.

Тело зверски замученной им собаки все еще лежит в заброшенном помещении трансформаторной будки.

Максим Назаров до сих пор числится пропавшим без вести.

Его отец начал пить, мать часто ходит в храм. Молясь, она призывает Бога вернуть ей сына. Об искалеченной собаке с выбитым глазом она давным-давно забыла.

«Сейчас возьмёт, и – сядет… Глаза откроет».

Мысль не стучала или билась в голове, она скорее текла. Отрешённо, вязко – как густой сироп: не собираясь исчезать.

Камский неотрывно смотрел на лицо Альбины – по-прежнему милое, спокойное и удивительно беззащитное, уже неподвластное всем земным волнениям и тяготам. Именно эта беззащитность выворачивала и рвала душу Константина больше всего. Ему упорно казалось, что там жене обязательно будет плохо. И есть только одна-единственная возможность быть возле любимой. А для неё сейчас слишком рано…

«Глаза откроет и скажет: „Куда ж я от вас?“»

Ладонь ощутила движение, а следом раздался тихий вскрик Женьки:

– Папа, больно!

Константин опамятовался, разжал пальцы, чересчур сильно стиснувшие плечо сына.

– Прости…

Женька молча кивнул, не отводя взгляда от гроба матери. Камский долго колебался, стоит ли брать его на похороны, но всё-таки взял. Десять лет парню, пусть лучше увидит, осмыслит и переживёт эту боль сам, чем потом прятать взгляд и неуверенно бормотать небылицы про «долгий отъезд» или что-то подобное…

«Куда ж ты от нас?!»

Гримёры в морге поработали безупречно, даже шрам возле правого виска был заметен еле-еле. Константин упёрся в него взглядом, и мысль сгинула, уступив место другой.

«Всё могло кончиться ещё тогда».

Архив памяти без спроса нашёл и раскрыл папку с тёплым полуднем в ошеломляюще золотом октябре одиннадцатилетней давности. Широким веером раскинул чёткие, ничуть не изъеденные забвением кадры. Страшнее которых Камский не знал до недавнего времени…

…серебристо-угловатые обводы микроавтобуса, резко вильнувшего на встречную полосу в полутора десятках метров от их «Ситроена»…

…паутина трещин на лобовом стекле машины, застывшие в ней и поменявшиеся местами – небо и земля…

…залитое кровью лицо Альбины, её кровь на его ладонях, рана на месте виска…

…исступленная мольба, рождающаяся на мертвеющих губах от захлёстывающего с головой страха – потерять сразу двух близких…

– Костя, пора.

«Альбинка, очнись, пожалуйста… Мы с Женькой не хотим тебя отпускать. Не сейчас!»

– Костя, всё, всё… Знаю, тяжело. Но пора…

Архив нехотя спрятал кадры в папку, вернул её на место. Неспешно и скрипуче закрыл двери, возвращая Камского в настоящее.

Андрей Игоревич пытливо заглядывал ему в глаза, готовый отреагировать на всё, что он сделает.

– Пора… – неверяще сказал Константин одними губами. Потом всё-таки повернул Женьку лицом к себе, чтобы сын не видел, как будут заколачивать и опускать гроб.

Скупо кивнул.

Андрей Игоревич махнул рукой, подзывая терпеливо выжидающих в стороне могильщиков.

Константин начал гладить сына по голове. Без слов, спокойно. Повторяя про себя, что надо продолжать жить, надо… Ради Женьки, ради будущих внуков. Ради Альбины, она очень любила жизнь и шла по ней светло, стараясь находить хорошее везде, где можно…

Надо жить.

Солнце вынырнуло из-за облака, косо исчертило неширокую аллею тенями лип и клёнов, ударило в глаза. Камский опустил голову, скрипнул зубами – майский день был погожим: ни сквознячка, ни дождинки. Созданным исключительно для радости, но выпавшим, словно в издёвку, на траур – и это, по мнению Константина, было бесконечно, насквозь неправильно…

Могильщики подняли гроб на лямках, он легонько качнулся над последним пристанищем и плавно заскользил вниз. Камский вздрогнул и заставил себя сделать шаг вперёд.

Мелкие комья земли глуховато застучали по крышке гроба. Вторая пригоршня, третья…

Константин замер на краю могилы, забыв отряхнуть руки, глядя вниз. Провожающих Альбину в последний путь было немного: полдюжины приятельниц и приятелей, три человека с работы, две соседки. Мать супруги приехать не смогла, она слегла в больницу после известия о смерти дочери. Альбина росла без отца, он бросил их, когда девочке было три года.

Женька к могиле не подошёл, остался стоять рядом с дедом, шагах в десяти, и Камский не стал упрекать сына за это. Сам он был детдомовским, Андрей Игоревич с женой усыновили семилетнего Костю, а спустя два с половиной года Людмила Аркадьевна умерла во время операции. Второй раз отчим не женился, посвятив всю свою жизнь воспитанию Константина. Камский успел привязаться к приёмной матери, хорошо запомнив жутковатую безысходность дня похорон и долго не угасавшее ощущение потери, которое не стал бы желать никому…

Могильщики сноровисто заработали лопатами, и Камский в очередной раз стряхнул тягостное оцепенение, медленно зашагал к своим.

Женька встретил его взглядом, в котором было больше растерянности, чем горя.

– Папа… Почему так случилось?

«Не до конца ещё осознал, – тоскливо подумал Камский. – Может, и к лучшему…»

– Это жизнь, Женя… – медленно, успокаивающе проговорил Андрей Игоревич. – Всякое бывает. С кем угодно может быть. И – будет… Тут ничего не исправить. Жизнь, да, такая…