Нежность - Элисон Маклауд

оно – часть нашей ебли и затишье среди нее, и оно сейчас между нами, как подснежник, язычки белого пламени… Прости, что так много слов, они потому, что я не могу тебя коснуться»346.

Сегодня, в день приговора, она принесла с собой в сумочке старые открытки и письма Лоуренса. Частички его. Обрывки его голоса.

29 сентября 1920 г.

Дорогая Р.!

Панфорте был вкуснейший. Поддерживал мои силы на всем пути. По прибытии облачно, потом проливной дождь с громом и молниями. Мы с приятелем-художником наняли гондолу. Гранд-канал – как тремоло: длинные ромбы света уступают теням осени. Год умирает, но Венеция экстравагантно игнорирует его смерть. Фрида прибудет через неделю. Она пилит меня из Баден-Бадена. Как поживают три юные грации? Когда ты снова въедешь в виллу «Кановайа»? Как там наши черепахи? Пиши мне на адрес: агентство Кука, пьяцца Леончини. Не забудь. Ничего не забывай. Д. Г. Л.

7 октября 1920 г.

Дорогая Розалинда!

Фрида прибудет сегодня вечером, если ей наконец удалось выправить паспорт. Я устал околачиваться в Венеции, в тошнотно-зеленом настрое. Мы каждый день плаваем в гондоле, и почти все, что я написал за это время, – водянисто и зыбко.

Лидо сегодня безлюден. Не слышно ни одного брызжущего энтузиазмом американца. Я на южном конце острова. Дюны здесь 30 футов высотой, бриги и шлюпы, невозмутимые, стоят на якорях в лагуне, и паруса их пылают на жаровне дня.

После венецианской тесноты в открытом море кажется очень просторно. Чуть раньше я искупался, а теперь сижу с карандашом и бумагой на коленях. Только что вышла вечерняя звезда. Надвигаются тучи. Они напоминают мне бурное небо над морем в «Вакхе и Ариадне» Тициана. Эта пара – самый настоящий союз стихий.

Сегодня утром ощущался первый укус осени: холодный, но золотой свет. Любопытно, когда мы увидимся снова.

Д. Г. Л.

Они не увидятся больше никогда. Он, когда-то так решительно добивавшийся знакомства, не предложит встретиться еще раз. А ей сделать это не позволят условности. Его последующие письма выдержаны в дружеском тоне, подобающем женатому приятелю.

Она прожила в Италии пять лет, а в двадцать шестом – в том же году, когда он начал писать «Любовника леди Чаттерли» на отдаленном склоне горы по другую сторону Флоренции, – снова вышла замуж.

В 1928 году он послал ей экземпляр первого издания «Любовника леди Чаттерли», свеженький, только что из флорентийской типографии, на обложке – изображение феникса, нарисованное им самим. Он отправил роман на ее новый лондонский адрес, раздобытый у Берти Фарджона.

Конечно, она увидела на страницах романа свой портрет, свою жизнь, их общие тайны. Возможно, ей стоило обидеться, как обижались столь многие друзья и бывшие друзья Лоуренса, когда он заимствовал, крал или пожирал их жизни, их собственную историю. Но она при виде этого томика ощутила лишь тепло их прежней, обрывочной радости.

На титульной странице он написал:

Дорогой Роз

А мне вот нравится, когда сердце мое разбито.

И внутри этот дивный заревой калейдоскоп347.

Твой Д. Г. Л.

Это последние строки из стихотворения «Гранат», того самого, что он сочинял в вагоне рядом с ней, в день, когда под ними загорелся трамвай, на обратном пути из Флоренции. Теперь оно стояло первым в его поэтическом сборнике «Птицы, звери и цветы», который начинался с цикла, созданного в Сан-Гервасио.

В марте 1930 года, узнав о его смерти, она снова открыла «Чаттерли», наугад, и попала на одно из описаний их любви. Еще она нашла между страницами обрезки его каштаново-рыжих волос, которые втайне от него сохранила из сентиментальности в ту первую ночь у нее на балконе. Она и забыла, что спрятала волосы в книге, в конвертике. Они были все еще мягкие на ощупь.

Она мысленно закрывает книгу и поднимает взгляд. Господин судья Бирн завершает обращение к присяжным, а Лоуренс, явленный ей призрак, рассеялся навсегда.

– Господа присяжные, – говорит судья, – вы должны спросить себя, согласны ли вы со всем тем, что говорили свидетели-эксперты, – с тем, что, по их мнению, Лоуренс высказал или пытался высказать, в чем, по их словам, заключается сообщение, которое он хотел передать читателям. Спросите себя, согласны ли вы с их мнениями или же не согласны; ведь, хотя эти свидетели были призваны помочь вам, их мнение, конечно, вас не связывает. Вы здесь судьи. Вы должны решать. Вердикт, который вы вынесете, должен быть вердиктом каждого из вас. А теперь прошу вас удалиться на совещание, обсудить свое решение и сообщить его мне.

Без трех минут двенадцать присяжные выходят гуськом.

Заседание прерывается, и огромный, выложенный мрамором вестибюль за дверями зала суда номер один заполняется толпой, словно гостями на светском приеме, назначенном на неурочный час. Слышится громкий говор, но окружение сэра Аллена Лейна – адвокаты защиты, совет директоров, друзья – мрачно. Издатель деликатно предлагает жене выйти из здания суда и отправить дочь в такси на Ладгейт-Хилл. Вердикт присяжных и приговор судьи могут оказаться серьезными, и сэр Аллен хочет пощадить чувства восемнадцатилетней девушки. Впрочем, она тут же начинает протестовать.

Конечно, Майкл Рубинштейн все так же рядом с сэром Алленом. Он закуривает трубку и шутливо предлагает проводить девушку, Клэр, и посадить ее в такси. Он понимает, что сэру Аллену хочется на миг остаться наедине с женой. Это правда, никто не знает, какой оборот примут события после возвращения присяжных. Впрочем, на ходу Рубинштейн безмятежно рассказывает дочери Лейна, что на войне ему случалось попадать в переплет и он вынес оттуда урок: не следует поддаваться пораженческим настроениям. Нужно «глядеть веселей», иначе падаешь духом и упускаешь возможные пути к спасению, случайные удачи. Они попадаются часто, главное – смотреть в оба.

Кажется, ее «оба» сейчас затуманены слезами.

Он начинает рассказывать про своего любимого ретривера Хватая и про то, как скучает по нему в отъездах. Из-за судебного процесса Хватай оказался совсем заброшенным. Клэр смеется, слушая байки про злоключения Хватая с барсуками и ежами.

– Они вечно оставляют беднягу с носом – даже кролики!

На противоположном от сторонников сэра Аллена конце вестибюля министр юстиции сэр Реджинальд Мэннингем-Буллер, он же Бык, поздравляет генерального прокурора сэра Теобальда Мэтью со вчерашним блестящим заключительным выступлением ведущего обвинителя, Гриффита-Джонса. Оба уверены, что присяжные вскоре вернутся. Не сомневается в этом и публика, она толчется вокруг, дивясь на необыкновенно мрачный вид статуй английских королей и королев.

Потом выясняется, что присяжные