Русско-турецкая война 1686–1700 годов - Андрей Геннадьевич Гуськов

места, ни града, который от них, нечестивых, не разоряется, и всегда благочестивое собрание мучится и по вся дни бывает многое кровопролитие, и везде церкви Божии во омерзении, монастыри в разорении, архиереи и иереи в поругании, крест Господень от них, нечестивых, оплеван и имя Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа хулимо и укорено»[2181]. Россия в этих условиях изображалась как участник большого крестового похода, поднявшего оружие в защиту веры вместе с другими христианскими, пусть и католическими королями и князьями. Целью этого крестового похода объявлялось полное освобождение христиан и Церкви от иноверного ига и сокрушение Османской империи: «при помощии Божии, их бусурман ныне побеждать и до конца искоренить, а православных христиан из-под их бусурманской неволи свободить»[2182].

Содержание указов, которые зачитывались столичному дворянству с Постельного крыльца, в значительной мере копировалось в грамотах, направляемых служилым людям «в города». Так, посланная 28 сентября 1688 г. грамота во многом повторяла рассмотренный выше «манифест» от 19 сентября[2183]. Таким образом, как и ранее, приведенные в них идеологические установки транслировались служилым людям, которым предстояло выступить в поход.

Идеологическая часть имелась в наказе В. В. Голицыну, который датирован 10 февраля 1689 г. Ее содержание в целом совпадало с указом от 19 сентября, развивая некоторые обозначенные в нем моменты более подробно: более детально описывался первый Крымский поход, в частности упоминалось, что крымский хан, «познав… свое безсилие около Перекопи во всех местех все степи велел выжечь, чтоб им их, бояр и воевод, с полками остановить и х Крыму не допустить». Поджог степей, таким образом, считался главной причиной неудачи первого похода. Обоснование условий и цели похода (упадок Османского государства, защита христиан, необходимость действовать вместе с союзниками) текстуально совпадали с текстом публично объявленного указа о втором походе[2184].

Как и ранее, с официальной идеологией похода непосредственно были связаны и те святыни Русского государства, которые должны были сопровождать Голицына в его предприятии. Число их по сравнению с 1687 г. увеличилось. Как и два года назад, «в надежду того своего великих государей и всего государства потребного и всему християнству пожелаемаго дела и в крепкое ополчение и в защищение» воеводам и русским ратным людям от имени царей Ивана и Петра передавалась «с Верху из… государских ближних хором святый чюдотворный нерукотворенный Спасителя Господа и Бога Иисуса Христа образ своего государского моления» и «святый животворящий крест Господень, в нем ж власы его Спасителевы, которого святаго и животворящаго креста силою благочестивый царь Костянтин победил нечестиваго Максентия». Теперь к этому (сразу, а не позднее, как в 1687 г.) добавился «образ Пресвятые Богородицы, нарицаемые Донские» (ее прославление в честь битвы на Куликовом поле было связано со временем Казанского похода Ивана IV Грозного) и образ «святаго великомученика Мины», казненного в Римской империи в конце III в. во времена преследования христиан. Для размещения указанных реликвий Голицыну, как и в 1687 г., из Большого дворца была выдана походная «церковь полотняная со всякою церковною потребою и украшением». Сопровождать церковь и служить в ней по благословению патриарха Иоакима был назначен теперь протопоп кремлевского Сретенского собора Федор с причтом («священницы и диакони и их великих государей певчие дьяки и церковники»)[2185]. Наконец, как и в первом походе, Голицын должен был отправиться на Крым с «казанским» знаменем Ивана Грозного[2186]. Сам чин торжественных проводов бояр и воевод из Москвы неизвестен, не попало в разрядную книгу второго похода и описание отпускной церемонии. Думается, что указанные торжества мало отличались от модели 1687 г., за одним исключением: правительство учло урок первого похода, когда излишнее рвение Софьи в стремлении поддержать своего любимца замедлило продвижение армии. Теперь никаких миссий, подобных поездке В. Ф. Жирово-Засекина, более не было. Прагматизм и заинтересованность в успехах кампании взяли верх над излишним символизмом и церемониями. Впрочем, как и в предыдущие годы, практика торжественных церковных молений о победе сохранялась. 12 мая 1689 г. царевна Софья «изволила быть» в Успенском соборе и «слушать молебнаго пения о победе на проклятых агарян»[2187].

Во втором походе сообщения о боевых действиях, которые направлялись из действующей армии, имели гораздо большее значение, чем в 1687 г., в том числе потому, что теперь успехи русского войска были гораздо более ощутимы, хотя и не стали решающими. Кроме фактических данных о ходе боев, в указанных сообщениях отражены взгляды отправителей, которые полагалось ретранслировать получателям корреспонденции. Как и в 1687 г., эти первичные оценки в значительной мере формировали официальный взгляд на события. В первую очередь речь идет о сеунчах, во множестве посылавшихся из русского лагеря, и других подобных реляциях.

Корпус этих документов лег в основу всех иных текстов о главных военных событиях второго Крымского похода (1689), распространявшихся московским правительством внутри страны и за рубежом. В. В. Голицын выслал в Москву, в Разряд и Посольский приказ четыре сеунча: три с описанием боев 15–17 мая (и условно датированных соответственно 15, 16 и 17 мая) и один, посвященный дальнейшим действиям — походу к Перекопу, переговорам с крымцами и отступлению к р. Белозерка (датирован 1 июня)[2188]. То же самое сделали главы всех разрядных полков: А. С. Шеин[2189], Б. П. Шереметев (послал сеунчи в Разряд и Приказ Великой России)[2190], князь В. Д. Долгоруков[2191], Л. Р. Неплюев[2192], а также гетман И. С. Мазепа[2193]. Сеунчи последнего по стилистике и ряду деталей отличаются от текстов Голицына и его сходных товарищей, не выходя в общем за рамки того канона, который, по всей видимости, был создан в Разрядном шатре Большого полка, откуда разослан по остальным разрядным полкам и в гетманскую канцелярию.

То же можно сказать о текстах писем отдельным лицам, которые в содержательном смысле тождественны сеунчам. В. В. Голицын описывал трехдневные бои 15–17 мая в письме патриарху (датировано 19 мая, но отправлено, надо думать, 1 июня)[2194]. По его распоряжению грамоты о майских сражениях были посланы М. Б. Шереметеву в Белгород (остался на воеводстве вместо ушедшего в поход отца), а также в Курск, Путивль, Рыльск, Севск, Брянск с указанием «в соборных церквах о том (то есть о победе русского воинства. — Авт.) молебствовать»[2195]. Гетман И. С. Мазепа сообщал о том же А. В. Голицыну[2196].

С точки зрения организации коммуникации в Крымском походе интересна, в первую очередь, отписка от 17 мая (получена в Москве 31 мая)[2197], более кратко описывавшая трехдневные бои 15–17 мая и