Давно закончилась осада... - Владислав Крапивин

Такой вот был сон — страшное начало, а конец хороший. С надеждой. И все же утром Оська снова чувствовал тревогу. Тем более, что полоска в глазах не исчезла. Нет, она не маячила все время, но порой возникала перед взором — как проведенная размытой тушью линия. Иногда сплошная, иногда частый пунктир из неясных пятнышек. Бывало, что она раздваивалась — если смотреть как бы мимо нее, вдаль… Что за напасть!

Чаще всего полоска появлялась, когда Оська смотрел на ярко освещенную страницу. Приходилось поворачиваться боком. Темная линия вместе с туловищем отъезжала в сторону и не спешила за взглядом, когда Оська вновь переводил глаза на книгу.

Скоро он приспособился читать, глядя на листы чуть сбоку. И неудобства не испытывал. И про полоску ничего никому не говорил. У мамы и без того хватало проблем. На работе всякие сложности, а главное — отец капитально застрял в Аргентине (“где небо жаркое так сине”… тьфу!). Капитан “Соловьевска”, прилетев на родную землю для выяснения дел, тут же сказался больным. Пароходство назначило капитаном старшего помощника Чалку.

Тоже мне радость — быть командиром арестованного судна! Отец присылал по Интернету сообщения в пароходство: для начальства и для семьи. Связь оплачивало русское консульство, но больше ничего оно сделать не могло. Из сообщений следовало, что выбраться домой пока никак не удастся. Капитан обязан отвечать за судно и за людей, заботиться о пропитании экипажа и следить, чтобы аргентинские власти не творили произвола. И тянуться это будет до тех пор, пока пароходство не расплатится с долгами “Соловьевска”.

А пароходство не спешило.

Мама однажды сказала в сердцах:

— Ну а чем там не жизнь? Заморский город, вечное лето, красавицы-креолки… Да шучу, шучу! Тоже мне, еще один капитан Чалка. Копия… — Это потому, что Оська буквально проткнул мать возмущенным взглядом. Как можно такое про папу?!

Конечно, она ничего такого всерьез и не думала. Вместе с другими женами моряков несколько раз ходила к директору пароходства: когда же он позаботится о “Соловьевске” и его экипаже? И облепленный адмиральскими шевронами директор клялся, что позаботится в самое ближайшее время… как только появятся деньги.

В общем, весь октябрь дома у Оськи было пасмурное настроение. У Анаконды вскочил на шее очередной чирей, и она приписала его Оськиным проискам. Оська злорадно подтвердил. Анаконда завопила:

— Тогда расколдовывай немедленно!

— Чирей, чирей, ты созрей, чтобы лопнуть поскорей!

— Когда это “поскорей”?

— Послезавтра.

— Мне надо сегодня!

— Чудовище! Это же закон природы, против него колдовать бесполезно.

— Я скажу маме…

С Эдиком у Оськи тоже что-то не клеилось. Тот был старше на восемь месяцев. В ноябре, к своим двенадцати годам, он получил от отца компьютер и торчал перед ним часами. Оська, конечно, тоже торчал в первые дни. Эдька великодушно уступал другу место за клавиатурой. А были и такие игры, где можно вдвоем. Но скоро Оське это приелось. Игры какие-то все про одно: прорваться через лабиринт, убить монстра (так, что красные брызги во весь экран), перепрыгнуть через пропасть, запастись оружием, опять кого-нибудь расстрелять… Выберешься на новый уровень, а там снова — прорвись, убей, перескочи…

Эдька заметил Оськины зевки.

— Не притворяйся, что надоело.

— Не надоело, а… домой пора. Если поздно приду, Анаконда опять: “Ма-аме скажу…”

И он шел читать “Властелина колец” или “Водителей фрегатов”. Про них в компьютере ничего не было. По крайней мере, в Эдькином. Да и вообще — одно дело, когда напрягаешься у экрана, другое, когда удобно устроился под лампой и уплыл в дальние дали. Пускай за окнами хоть самая отчаянная непогода…

Помня просьбу Сильвера, Оська однажды разыскал на верхней полке и прочитал от корки до корки старинный том “История морских катастроф”. Нет ли там чего-нибудь про бриг (то есть про шхуну) “Даниэль”? Или “Мальчик”… Нет, ничего не было.

Огорченный Оська опять пошел к Эдику. Тот, хотя порой и хмыкает насмешливо, но все же единственный друг. С кем еще поделишься печалями?

Правда, про “Мальчика” говорить Оська не стал. Не для Эдьки этот секрет. Он просто пожаловался на сумрачное настроение и на то, что все погано: и дома, и в школе (куча троек и две “пары” по математике), и вообще в жизни.

— Прямо завыть иногда хочется…

— Не надо выть. Все еще наладится, — снисходительно утешил Эдик. Его лицо румянилось от экрана, где расцветал розовый пейзаж.

— Наладится, жди, — буркнул Оська. И выдал недавно родившуюся у пятиклассников поговорку: — В другом пространстве…

Эдька глянул странно. Как-то нерешительно и вроде бы приглашающе.

— А можно ведь и правда в другое пространство… в натуре. Чтобы жить, не горевать…

— Ты это о чем?

— Будто не понимаешь. Нюхнул, ухватил кайф и “цвети, душа, как подсолнух”. Универсальное лекарство от всех печалей…

— Клей “Универсал”, что ли?

— Дошло…

— Идиот, — убежденно сказал Оська. — Дебил малосольный. Это же… как наркомания. Начнешь — потом не выберешься!

— Да кто тебе сказал?! Взрослые просто лапшу вешают! Ради своего спокойствия. Их послушать, дак ничего нельзя! Курить нельзя — а сами!.. Водку пить нельзя — а сами!.. И вообще… ничего нельзя. А сами… Никто еще не помер от “Универсала”. Наоборот…

— Что “наоборот”?

— Ты просто как новорожденный теленочек. Ничего не знаешь. А у нас в классе уже половина пацанов пробовала.

— Не ври!

— Ну, не половина… а все равно многие.

— И ты?

Эдька неопределенно повел плечом.

— Если ты… правда… — беспощадно выговорил Оська, — я с тобой больше… никуда… и никогда…

— Да ладно, ладно, — хмыкнул Тюрин. — Чего ты расплакался? Я пошутил.

И Оська сделал вид, что поверил.

А через неделю, когда еще одна двойка (несправедливая!) от Угрозы и после этого крикливая нахлобучка от мамы — со смешным обещанием “сдать в детский дом” — и новое сообщение по сети от отца, что по-прежнему с долгами ничего не ясно, и скандал с Анакондой из-за ее потерявшегося дурацкого шарфика… в Оське будто лопнуло. Он побежал к Эдьке (это рядом, через двор) и, проглотив слезы, отчаянно сказал:

— Ну! Как это делается?

И случился тот ужас…

Собрались недалеко от дома, где жил их одноклассник Борька Сахно по прозвищу Сухой Боб. Кроме Боба, Эдьки и Оськи, был еще коротышка Саньчик из шестого “А” и незнакомый пацан, которого называли Бул и нька. Холод был, пахло бензином и помойкой. У одного гаража лежала бетонная балка. Присели на нее, ледяную. Боб достал целлофановые пакеты. “Ох, а если кто узнает…” — запоздало толкнулось в Оське. Булинька сидел рядом.