Братья Карамазовы - Федор Достоевский

– Да чем таким она может погубить брата? – спросил он,вдумываясь в слова Ивана. – Что она может показать такого, что прямо могло бысгубить Митю?

– Ты этого еще не знаешь. У нее в руках один документ есть,собственноручный, Митенькин, математически доказывающий, что он убил ФедораПавловича.

– Этого быть не может! – воскликнул Алеша.

– Как не может? Я сам читал.

– Такого документа быть не может! – с жаром повторил Алеша.– Не может быть, потому что убийца не он. Не он убил отца, не он!

Иван Федорович вдруг остановился.

– Кто же убийца, по-вашему, – как-то холодно по-видимомуспросил он, и какая-то даже высокомерная нотка прозвучала в тоне вопроса.

– Ты сам знаешь кто, – тихо и проникновенно проговорилАлеша.

– Кто? Эта басня-то об этом помешанном идиоте эпилептике? ОбСмердякове?

Алеша вдруг почувствовал, что весь дрожит.

– Ты сам знаешь кто, – бессильно вырвалось у него. Онзадыхался.

– Да кто, кто? – уже почти свирепо вскричал Иван. Всясдержанность вдруг исчезла.

– Я одно только знаю, – все так же почти шепотом проговорилАлеша. – Убил отца не ты.

– «Не ты»! Что такое не ты? – остолбенел Иван.

– Не ты убил отца, не ты! – твердо повторил Алеша.

С полминуты длилось молчание.

– Да я и сам знаю, что не я, ты бредишь? – бледно иискривленно усмехнувшись, проговорил Иван. Он как бы впился глазами в Алешу.Оба опять стояли у фонаря.

– Нет, Иван, ты сам себе несколько раз говорил, что убийцаты.

– Когда я говорил?.. Я в Москве был… Когда я говорил? –совсем потерянно пролепетал Иван.

– Ты говорил это себе много раз, когда оставался один в этистрашные два месяца, – по-прежнему тихо и раздельно продолжал Алеша. Но говорилон уже как бы вне себя, как бы не своею волей, повинуясь какому-тонепреодолимому велению. – Ты обвинял себя и признавался себе, что убийца никтокак ты. Но убил не ты, ты ошибаешься, не ты убийца, слышишь меня, не ты! МеняБог послал тебе это сказать.

Оба замолчали. Целую длинную минуту протянулось этомолчание. Оба стояли и все смотрели друг другу в глаза. Оба были бледны. ВдругИван весь затрясся и крепко схватил Алешу за плечо.

– Ты был у меня! – скрежущим шепотом проговорил он. – Ты былу меня ночью, когда он приходил… Признавайся… ты его видел, видел?

– Про кого ты говоришь… про Митю? – в недоумении спросилАлеша.

– Не про него, к черту изверга! – исступленно завопил Иван.– Разве ты знаешь, что он ко мне ходит? Как ты узнал, говори!

– Кто он? Я не знаю, про кого ты говоришь, – пролепеталАлеша уже в испуге.

– Нет, ты знаешь… иначе как же бы ты… не может быть, чтобыты не знал…

Но вдруг он как бы сдержал себя. Он стоял и как бы что-тообдумывал.

Странная усмешка кривила его губы.

– Брат, – дрожащим голосом начал опять Алеша, – я сказалтебе это потому, что ты моему слову поверишь, я знаю это. Я тебе на всю жизньэто слово сказал: не ты! Слышишь, на всю жизнь. И это Бог положил мне на душутебе это сказать, хотя бы ты с сего часа навсегда возненавидел меня…

Но Иван Федорович, по-видимому, совсем уже успел овладетьсобой.

– Алексей Федорович, – проговорил он с холодною усмешкой, –я пророков и эпилептиков не терплю; посланников Божиих особенно, вы это слишкомзнаете. С сей минуты я с вами разрываю и, кажется, навсегда. Прошу сей же час,на этом же перекрестке, меня оставить. Да вам и в квартиру по этому проулкудорога. Особенно поберегитесь заходить ко мне сегодня! Слышите?

Он повернулся и, твердо шагая, пошел прямо, не оборачиваясь.

– Брат, – крикнул ему вслед Алеша, – если что-нибудь сегодняс тобой случится, подумай прежде всего обо мне!..

Но Иван не ответил. Алеша стоял на перекрестке у фонаря,пока Иван не скрылся совсем во мраке. Тогда он повернул и медленно направился ксебе по переулку. И он, и Иван Федорович квартировали особо, на разныхквартирах: ни один из них не захотел жить в опустевшем доме Федора Павловича.Алеша нанимал меблированную комнату в семействе одних мещан; Иван же Федоровичжил довольно от него далеко и занимал просторное и довольно комфортноепомещение во флигеле одного хорошего дома, принадлежавшего одной небедной вдовечиновнице. Но прислуживала ему в целом флигеле всего только одна древняя,совсем глухая старушонка, вся в ревматизмах, ложившаяся в шесть часов вечера ивстававшая в шесть часов утра. Иван Федорович стал до странности в эти двамесяца нетребователен и очень любил оставаться совсем один. Даже комнату,которую занимал, он сам убирал, а в остальные комнаты своего помещения даже изаходил редко. Дойдя до ворот своего дома и уже взявшись за ручку звонка, оностановился. Он почувствовал, что весь еще дрожит злобною дрожью. Вдруг онбросил звонок, плюнул, повернул назад и быстро пошел опять совсем на другой,противоположный конец города, версты за две от своей квартиры, в одинкрошечный, скосившийся бревенчатый домик, в котором квартировала МарьяКондратьевна, бывшая соседка Федора Павловича, приходившая к Федору Павловичуна кухню за супом и которой Смердяков пел тогда свои песни и играл на гитаре. Прежнийдомик свой она продала и теперь проживала с матерью почти в избе, а больной,почти умирающий Смердяков, с самой смерти Федора Павловича поселился у них. Вотк нему-то и направился теперь Иван Федорович, влекомый одним внезапным инепобедимым соображением.

Это уже в третий раз шел Иван Федорович говорить соСмердяковым по возвращении своем из Москвы. В первый раз после катастрофы онвидел его и говорил с ним сейчас же в первый день своего приезда, затем посетилего еще раз две недели спустя. Но после этого второго раза свидания свои соСмердяковым прекратил, так что теперь с лишком месяц, как он уже не видал его ипочти ничего не слыхал о нем. Воротился же тогда Иван Федорович из Москвы ужена пятый только день после смерти родителя, так что не застал и гроба его:погребение совершилось как раз накануне его приезда. Причина замедления ИванаФедоровича заключалась в том, что Алеша, не зная в точности его московскогоадреса, прибегнул, для посылки телеграммы, к Катерине Ивановне, а та, тоже вневедении настоящего адреса, телеграфировала к своей сестре и тетке,рассчитывая, что Иван Федорович сейчас же по прибытии в Москву к ним зайдет. Ноон к ним зашел лишь на четвертый день по приезде и, прочтя телеграмму, тотчасже, конечно, сломя голову полетел к нам. У нас первого встретил Алешу, но,переговорив с ним, был очень изумлен, что тот даже и подозревать не хочет Митю,а прямо указывает на Смердякова как на убийцу, что было вразрез всем другиммнениям в нашем городе. Повидав затем исправника, прокурора, узнав подробностиобвинения и ареста, он еще более удивился на Алешу и приписал его мнение лишьвозбужденному до последней степени братскому чувству и состраданию его к Мите,которого Алеша, как и знал это Иван, очень любил. Кстати, промолвим лишь дваслова раз навсегда о чувствах Ивана к брату Дмитрию Федоровичу: он егорешительно не любил и много-много что чувствовал к нему иногда сострадание, нои то смешанное с большим презрением, доходившим до гадливости. Митя весь, дажевсею своею фигурой, был ему крайне несимпатичен. На любовь к нему КатериныИвановны Иван смотрел с негодованием. С подсудимым Митей он, однако же,увиделся тоже в первый день своего прибытия, и это свидание не только неослабило в нем убеждения в его виновности, а даже усилило его. Брата он нашелтогда в беспокойстве, в болезненном волнении. Митя был многоречив, но рассеян ираскидчив, говорил очень резко, обвинял Смердякова и страшно путался. Болеевсего говорил все про те же три тысячи, которые «украл» у него покойник.«Деньги мои, они были мои, – твердил Митя, – если б я даже украл их, то был быправ». Все улики, стоявшие против него, почти не оспаривал и если толковалфакты в свою пользу, то опять-таки очень сбивчиво и нелепо – вообще как будтодаже и не желая оправдываться вовсе пред Иваном или кем-нибудь, напротив,сердился, гордо пренебрегал обвинениями, бранился и кипятился. Надсвидетельством Григория об отворенной двери лишь презрительно смеялся и уверял,что это «черт отворил». Но никаких связных объяснений этому факту не могпредставить. Он даже успел оскорбить в это первое свидание Ивана Федоровича,резко сказав ему, что не тем его подозревать и допрашивать, которые самиутверждают, что «все позволено». Вообще на этот раз с Иваном Федоровичем былочень недружелюбен. Сейчас после этого свидания с Митей Иван Федорович инаправился тогда к Смердякову.