Это было в Праге - Георгий Брянцев

— Гулял на Боженочкиной свадьбе.

Антонин вздрогнул, и страшная пустота наполнила его.

— Что ты сказал? — прошептал он и с такой силой сжал руку Морганека, что тот ударил его по пальцам.

Морганек спокойно повторил свои слова.

Антонину показалось, что олеография на стене качнулась и шкаф поплыл. Он закрыл глаза и спиной откинулся на спинку дивана. То ему казалось, что сердце перестало биться, то оно колотилось с бешеной силой. Во рту у него пересохло.

Он снова был во власти темных чувств. Его мучила злоба к Неричу, поработившему Божену; глухое раздражение к ней самой, поступившей с ним так вероломно и несправедливо; негодование к старому Ярославу, который не понял его, не помешал этому браку, вверил судьбу дочери проходимцу Неричу; жалость к самому себе. Ведь он топтал теперь осколки собственного счастья.

Слезы бессилия и ярости душили Антонина. Он сжал голову руками.

Побежать сейчас к Божене? Бросить ей в лицо свое презрение, свою боль? Оскорбить ее и ее мужа? Но что это изменит и чему поможет?

Он стонал, поматывая головой. Значит, смириться, уйти в свою раковину, простить и насмешки, и обман, и хитрости, и подлую измену? Неужели Божена способна на подлость? Как она могла? Или она совсем не любила Антонина? Нет, она могла его полюбить, готова была полюбить. И если бы не этот негодяй, вставший ему поперек дороги… этот дешевый хлыщ, который так красно говорит… Он заговорил и ее, и Ярослава. Да, они спрятались от него, они все сделали тайком. Созвали друзей, а от Антонина спрятались. Растоптали дружбу, потеряли совесть…

Морганек положил руку на его колено и сказал тихо:

— Дорогой мой друг…

Морганек жестоко раскаивался в своей прямоте. Конечно, не так надо было сказать Антонину, не теми словами. Но где их найти, эти умиротворяющие, исцеляющие слова? В лавочке они не продаются, а на утешения Морганек не мастер. Да что за черт! Ведь Антонин не девчонка… Надо с ним по-мужски, наотмашь. И он сказал с усмешкой:

— Прелестная картина: парень точит слезы. Из-за кого? Из-за девчонки. Слов нет, Божена бабенка настоящая, но все же бабенка.

Антонин молчал.

Хмелек еще кружил голову Морганека. По всему телу его ходил веселый ветерок.

— Знаешь, что я тебе скажу, дорогой? Я кривить душой не стану. И порочить Божену в угоду тебе тоже не буду, правильный и верный человек Божена. Очень мне досадно, что получилась такая осечка, обидно за тебя. Чем ты не парень? И, откровенно говоря, не понимаю — что Божене нужно? Но будь мужчиной. Это, браток, прежде всего. Подумаешь, какая вселенная катастрофа! Ведь свет клином не сошелся на Божене. Скажи пожалуйста! Да я тебя познакомлю с такими ангелочками, что ты вознесешься прямо на небеса.

— Довольно дурить, Владислав, — встряхнулся Антонин. — Мне не до этого. Ты должен меня понять.

— Понять, понять, — передразнил Морганек. — Какая загадочная натура! Ничего я не хочу понимать, хоть откровенно скажу, что все отлично понимаю. Я бы на твоем месте, знаешь, что сказал Божене: «Буду счастлив, цвет моей души, когда прочту некролог о смерти твоего незабвенного мужа». А ему еще почище: «До свидания, мой милый друг. До приятной встречи на ваших похоронах, которые, надеюсь, вы не замедлите устроить!»

— Перестань… ради бога, перестань! — взмолился Антонин. — Лучше скажи, кто был на свадьбе.

— Кто был? Я был, Морава. Труска, Скибочка… Да и какая это свадьба — скорее какие-то поминки. Ни песен, ни музыки, ни веселья.

— А какое впечатление произвел на тебя Нерич? — в упор спросил Антонин.

Морганек тряхнул головой.

— Никакого.

— То есть?

— А вот так, никакого. Остался без всякого впечатления. Да ну его к дьяволу, твоего Нерича! Тоже мне центр мироздания! Проводи меня домой… это будет по-христиански.

— Не могу, Владислав. Через час мне на работу.

— А я тоже один не могу. Все крутится перед глазами, точно на карусели сижу.

Морганек преувеличивал. Он не хотел оставлять Антонина одного. Он бы и сам остался у него, но у Антонина не было ни рюмочки.

— Да заночуй у меня, — сказал Антонин.

— Ну да!.. Я же на машине. Какой же ты друг, если отпускаешь меня навстречу коварной смерти! Вот сяду за баранку, да так газану, что чертям тошно станет. А завтра узнаешь, что и костей моих не собрали.

— Ладно, — сдался Антонин и встал. — Поедем. Только машину поведу я. — И подумал: «Оно и лучше… тяжко одному».

— Вот это я люблю! — умилился Морганек. — Понеслись как ветер!

Они поехали не в гараж, а на старую квартиру Морганека. Машину загнали во двор. Антонин уже собирался распрощаться с другом, но тот уговорил его зайти. Оказывается, у Морганека было к Антонину секретное дело.

Первое, что сделал Морганек, войдя в комнату, — достал из тумбочки бутылку коньяку и поставил ее на стол.

— Совершенно лишнее, — запротестовал Антонин. — Я пить не буду, а тебе вполне достаточно и того, что ты выпил.

— Это как сказать, — возразил Морганек, ставя на стол брынзу и соленые помидоры. — Ты у меня только попробуй не выпить.

Антонин посмотрел на часы: в его распоряжении оставалось еще тридцать пять минут. Оглядев полутемную комнату Морганека, он сказал:

— Эх ты чучело! Директор автобазы, да еще какой автобазы, а живешь чуть не в подвале. Что тебе мешает переменить квартиру? Помочь тебе?

Морганек наполнил коньяком два стакана.

— Ради бога не помогай. Я отсюда не съеду. Ни за что не съеду. Во-первых, когда-нибудь на этих дверях повесят мемориальную доску. Ведь тут скрывался Лукаш, а он, ей-ей, скоро станет министром. Во-вторых, здесь познакомились мы с тобой. В-третьих, тут перебывали все подпольщики. Ну а если оставить события исторические, то мою комнату знают девчата почти всей Праги. Это же не шутка! Девчата — народ консервативный, легко привыкающий — придут, а меня тут нет. Ого! Во всей Праге переполох будет.

Последний довод заставил Антонина улыбнуться.

— Бери, дружище! — сказал Морганек, поднимая стакан. — Выпьем за тех, кто бывал здесь, у Морганека, и кого теперь нет. За тех, кто сложил в борьбе свою голову. За Марию Дружек! За Яна Блажека! За Иржи Мрачека! За старика Вандрачека! Пей!

Антонин смотрел на стакан, налитый доверху. Все, что сказал Морганек, мгновенно перенесло его на пять лет назад. Перед глазами, как живые, встали боевые друзья, ушедшие из жизни. Да, он выпьет в память этих беззаветных патриотов.

— А ты помнишь Стефанека? — спросил он, беря стакан.

— Конечно, помню. И знаю, что он умер в позапрошлом году, — сказал Морганек.

— И за его память тоже, — сказал Антонин и, приложив стакан к губам, опорожнил его до дна.