Это было в Праге - Георгий Брянцев

Он сразу почувствовал, как жгучий огонь прошел по всему телу и хмель ударил в голову. На сердце стало легче.

— А теперь послушай, — заговорил Морганек, снова наливая коньяк. — У меня на базе завелся дрянной человечишко. Очень дрянной. И тебе следует им поинтересоваться. Все время он сует мне палки в колеса. Автохозяйство развалил, выступает против соревнования, под шумок сбывает запасные детали частникам, навербовал в гараж всякой сволочи.

— Фамилия его? — спросил Антонин.

— Богуцкий.

Антонин вынул записную книжку и записал фамилию.

— А зачем же ты его держишь?

— Как — держишь? Я его выгнал.

— Чего же тогда морочишь мне голову?

— Все равно поинтересуйся. Найди его и поинтересуйся. Это такой тип, что везде пакостить будет.

Антонин взглянул на часы: стрелка подошла уже к одиннадцати. Он резко вскочил, но ноги отказались служить, и Антонин мешком сел на прежнее место.

— Хотел меня у себя оставить, а теперь ты у меня спи, — рассмеялся Морганек. — Дошел ты, брат, до точки.

1

У подножия богемских гор — тишина. Толстостенный каменный дом, сохранивший свое старое поэтическое название «Терезия» (это слово было выведено на сохранившейся еще эмалевой доске, прикрепленной к воротам), имел вид суровый и угрюмый. Большой сад, окружавший дом, равно как и лес в горах, давно сбросил с себя летнее убранство и готовился к зимнему покою. Серо-зеленый мох и плющ, потерявший листья, покрывали облицованный темными гранитными плитами фундамент дома. Пустынный двор, безлюдный сад и тишина наводили на мысль, что этот благодатный земной уголок необитаем. Но из узких стрельчатых окон дома, забранных изнутри решетками, сквозь тяжелые драпри тонкими полосками просачивался яркий свет; в небольшой будке у ворот дремал часовой; в служебной постройке, в глубине сада, постукивал движок, дающий электрическую энергию вилле и стационарной радиостанции.

Нет, вилла жила. Жила своей полной своеобразной жизнью, наглухо скрытой от посторонних глаз.

Борн сидел в кабинете, обставленном тяжелой палисандровой мебелью, когда ему принесли расшифрованную радиограмму: «Через известное вам лицо угроза провала „Дравы“ устранена».

Пояснений не требовалось. Борн понимал, о чем идет речь. «Известное лицо» — это, конечно, сотрудник Корпуса национальной безопасности, тот самый Антонин Слива, с которым причудливое стечение обстоятельств столкнуло преуспевающего Гоуску. А «Драва» — это Милаш Нерич, не сумевший замести следы после расправы с Пшибеком.

Борн поджег телеграмму огоньком спички. Потом он нажал кнопку звонка. Через несколько секунд к нему вошел Обермейер.

— Кого вы еще хотите показать мне? — спросил его Борн.

— Людемира Труску.

— Что это за птица?

— Чех. Долго жил в Закарпатской Украине. В конце двадцатых годов эмигрировал в США и жил там вплоть до прошлого года. Принял предложение Управления стратегических служб о сотрудничестве и был направлен в Прагу для связи с Плоцеком, директором «Стандарт электрик Доме и К°». Покинул Прагу по указанию фон Термица и сейчас находится в Братиславе.

— Почему покинул Прагу? — спросил Борн.

— Опасался встречи с братом. Его брат, Адам Труска — старый коммунист, в данное время директор одной из крупных машинно-тракторных станций.

Борн тихонько присвистнул. Людемир Труска его заинтересовал. Но почему Термиц пошел по линии наименьшего сопротивления и убрал его из Праги — это Борну было непонятно. Не воспользовались такой удобной зацепкой, как родной брат. Что может быть заманчивей?

— А что Людемир Труска делает в Братиславе? — допытывался Борн.

В Братиславе, пояснил Обермейер, Людемир Труска сведен с инженером, работающим на строительстве завода по выработке искусственного волокна. После окончания монтажных работ перед ними обоими будет поставлена задача вывести завод из строя.

— Вы возложите это полностью на инженера, — безапелляционно заявил Борн, — а Людемира Труску направьте к брату. Так будет интереснее. Придумайте достоверную легенду о его жизни в последние годы.

Обермейер ничего не имел против такой комбинации, но у него были и другие соображения по части использования Людемира Труски. Он собирался поручить ему изъятие секретных документов, зарытых в свое время его помощником во дворе того пражского дома, в котором помощник квартировал. Обермейер высказал это соображение Борну.

— Одно другому не будет мешать, — сказал Борн. — Вызывайте его и обрабатывайте. Я вмешиваться не буду. Во время беседы включите звукозаписывающий аппарат. Кстати, в каком часу ваша сестра и Прэн должны сюда приехать?

Обермейер посмотрел на часы.

— В телеграмме указано, что они будут в восемь, но сейчас уже около девяти.

Борн ничего не ответил. Обермейер включил звукозаписывающий аппарат, микрофон которого был спрятан в настольной лампе, вышел и вернулся в сопровождении Людемира Труски. Он посадил его с таким расчетом, чтобы тот хорошо был виден и ему, и Борну.

Борн вынул из кармашка маленькую отполированную пилку с перламутровой ручкой и стал чистить ногти, в то же время внимательно разглядывая Труску. Тривиальное лицо с невыразительными, вялыми чертами, никаких броских примет. Самый рядовой человек. Блондин, возраст средний, рост — тоже.

— Как встретит вас брат, если вы явитесь к нему? — спросил Обермейер.

Труска склонил голову набок.

— Затрудняюсь ответить. Надеюсь, что не прогонит. Мы когда-то жили с ним дружно.

— А позже?

— Позже наши отношения сложились неопределенно. Он мне почему-то не ответил на одно или два письма, я перестал писать, и переписка сама собою прекратилась. В визите к нему ничего опасного не вижу. Об этом я говорил в свое время фон Термицу. Важно то, как я отрекомендуюсь брату.

— То есть? — потребовал уточнения Обермейер и перевел глаза на Борна.

— Видите ли, господа, — продолжал Труска, — скрывать нечего: если я скажу брату, что в Чехословакии я человек временный и мечтаю о возвращении в США, ему это не понравится. Но если я объясню ему свой приезд желанием навсегда остаться на родине и уверю его в том, что в США возвращаться не собираюсь, то, мне кажется, найду и одобрение и поддержку в его лице.

— Такой вариант приемлем, — одобрил Обермейер. — Перед вами встанет задача: получить пристанище в доме брата, вернуть к себе его расположение и, пользуясь связями, устроиться на службу. Не важно, если вы потратите на это много времени.

— Я согласен, — заявил Труска. — Это меня вполне устроит.

— Но мы вам дадим еще одно небольшое поручение, — заметил Обермейер и начал рассказывать Труске о документах, зарытых в Праге его помощником в майские дни сорок пятого года.