Коричневые башмаки с набережной Вольтера - Клод Изнер

Четверг, 13 января

Эфросинья Пиньо поплотнее запахнула полы плаща-ротонды, который сшила сама за несколько вечеров по выкройке из «Журнала для девиц». Не зря же отец ее снохи, месье Мори, утверждает, что с возрастом надобно бороться, что «отрицать возраст – значит оставаться вечно молодым». На душе у Эфросиньи было неспокойно. С тех пор как у нее вышла размолвка с сыном, она думала только о том, как бы поскорее загладить свою вину и вернуть ему «Трактат о конфитюрах». Хотя по правде виновата была Филомена – это она перепутала драгоценное издание с какой-то ерундой. Что за блажь все подряд обклеивать этой дурацкой бумагой под мрамор! Эфросинья собиралась обменять книжки – вопрос будет закрыт, сынок перестанет ей докучать.

Она прошла мимо «Ангела-хранителя» – сомнительного заведения, нагло щеголявшего вывеской на углу улицы Пируэт[44] рядом с церковью Святого Евстахия. В «Ангеле» собирался всякий сброд, бандиты и мошенники, и Эфросинья осенила себя крестным знамением, три раза пробормотав «Иисус-Мария-Иосиф», чтобы оградиться от всяких неприятностей. Она ускорила шаг, проходя мимо кондитерской, притулившейся между прачечной и ремонтной мастерской. В кондитерскую ей ужасно хотелось заглянуть, но она себе не позволила, иначе непременно поддалась бы искушению и купила Дафнэ пралинки, а детям сладкое вредно. Однако равнодушно пройти мимо царства огородников, уже разложивших дары природы или разгружавших свои повозки, она не могла – так засмотрелась на прилавки бывших коллег-зеленщиков, что очнулась, лишь когда в глазах запестрело от лангустов и дичи. Тут Эфросинья поняла, что заблудилась. «Улица Монторгёй, мне же не сюда, а это Мондетур, надо же, куда забрела, что-то не узнаю окрестностей… Гостиница „Золотой компас“… Вот растяпа!» Она очутилась на просторном дворе – в здании на первом этаже находились конюшни, повсюду лежали кучи навоза, вокруг них расхаживали куры, косясь на лошадей. Эфросинья шарахнулась от путавшейся под ногами цесарки и замахала руками на козу, вздумавшую полакомиться бахромой ее плаща-ротонды. В ярости выскочила на какую-то провонявшую кровью улицу, где на каждом шагу попадались мясные лавки и лотки с требухой. Свернула направо, затем налево – здесь витали запахи лекарств и подгоревшей картошки.

Неподалеку от жилища Филомены она столкнулась с чудаком, которого уже встречала раньше на улице Сен-Пер в компании кузена Мишлин Баллю. Сейчас чудак был одет точно так же – этакий аристократ времен Революции – и разговаривал со слепым нищим, стоя посреди дороги. Недуг, похоже, не причинял нищему никаких неудобств – тот старательно протирал очки платком размером с наволочку для подушки, время от времени бросая ироничные взгляды на собеседника.

– Э, дамочка, глаза разуйте! – завопил мнимый слепец, успевший в отличие от мнимого аристократа отпрянуть. – Сами-то не ушиблись?

Слегка оглушенная столкновением Эфросинья сделала несколько нетвердых шагов и, бранясь себе под нос, решительно устремилась дальше.

– Дык я о чем толкую? – продолжил нищий прерванный разговор, мгновенно позабыв о «дамочке». – Дело стало таким прибыльным, что он уже продает пробки для графинов, ракушки, вещицы из бронзы и даже ключи! А еще сбывает карточные колоды. Да уж, чудной народец – букинисты, среди них есть такие, у кого на прилавке ни одной книжки!

– Им бы заняться продажей червей – в сезон на набережных толпы рыбаков, – отозвался аристократ, пристально глядя вслед Эфросинье. – У меня сосед червей разводит в протухшем мясе на мансарде… Ну что ж, позвольте откланяться, меня уже заждались на улице Шануанес – назначена партия в марьяж[45]. – Зашагав своей дорогой, он думал о том, что где-то видел раньше эту дородную женщину с корзинкой, но никак не мог вспомнить где.

Измотанная вконец Эфросинья уже стучала в дверь своей товарки, мысленно заклиная: «Только бы она оказалась дома!» Створка двери приоткрылась.

– Ау! Филомена!

Никто не ответил.

«Странно, она всегда запирается на два оборота… Батюшки, какая вонь! Разит тухлыми яйцами, Филомена совсем забросила уборку…»

Эфросинья ступила в темный коридор. А вдруг в дом забрался вор и сейчас как выпрыгнет? Бледный прямоугольник света на полу означал, что на кухне открыты ставни. Эфросинья на ощупь двинулась туда. Что-то хрустнуло у нее под ногой, женщина в испуге замерла и увидела темный силуэт – на кухне кто-то сидел, наклонившись вперед.

– Филомена? Что с тобой?

Эфросинья, приблизившись, коснулась пальцев, вцепившихся в ручку котла, – они были ледяные. Вдруг пальцы разжались, рука соскользнула, и тело повалилось на каменный пол. Эфросинья подскочила, шарахнулась назад, влетев спиной в этажерку.

– Иисус-Мария-Иосиф! Караул! – Ее лицо сделалось белым как мел. – Надо бежать, надо бе… – в ужасе забормотала она, но слова застряли в горле.

Толстуха уже ничего не видела – ни котла, ни трупа. Если бы кухонный пол провалился у нее под ногами и стены обрушились, она испугалась бы меньше. Осознание произошедшего парализовало ее, страх сковал все тело, где-то в желудке начал расти тугой ледяной ком. Вытолкнув наконец из груди сдавленный вопль, Эфросинья бросилась вон из дома с такой прытью, которой сама от себя не ожидала, и бежала до тех пор, пока изуродованные варикозом ноги не отказались ее нести.

Аристократа около церкви Святого Евстахия уже не было, зато свидетелем олимпийского забега стал папаша Гляди-в-Оба, успевший протереть очки до идеальной прозрачности и водрузить их на нос.

– Пожар, что ли?! – крикнул он вдогонку.

Жозефу в очередной раз пришлось встать ни свет ни заря. Накануне вечером торговец игрушками с улицы Ренн прислал ему извещение о том, что в продаже наконец-то снова появились две оловянные фигурки – Клео де Мерод и Чулалонгкорна[46]. Балерина и владыка Сиама имели такой успех на Больших бульварах, что на Новый год Дафнэ осталась без вожделенного подарка. А Виктору пришлось обойтись без «синематографической» перьевой ручки, внутри которой обнимались два лилипута – Николай Второй и Феликс Фор; Жозеф так и не смог ее купить вовремя. «Все распродано, – сокрушался лавочник. – Но я не теряю надежды пополнить запасы – один клиент обещал, что обдумает предложение обменять такую ручку на почти новую афишу „Сирано де Бержерака“».

Сейчас Жозефа переполняла радость, хотя пораненный палец еще болел. Молодой человек бодро шагал по улице, сжимая в кармане две оловянные статуэтки, и вдруг услышал вопли газетчиков:

– Покупайте «Аврору»! Ответ Клемансо и Золя на оправдательный приговор Эстерхази[47]! Такого вы еще не читали!