Есико - Иэн Бурума

Амакасу вызвал меня в Синьцзин для участия в совещании. Обычно я всегда с удовольствием посещал маньчжурские киностудии, чтобы услышать самые свежие сплетни. Но в этот раз что-то очень гнетущее ощущалось в самом этом зимнем воздухе. После Шанхая широкие проспекты столицы Маньчжоу-го казались пустынными. Казалось, только солдаты и полицейские слонялись по ним под ледяным ветром и сбивались в теплые компании по ночам, а все местные жители сидели по домам на окраинах.

На заседании Клуба поклонников Ри Коран я присутствовал второй раз. По этому случаю в громадной, жарко натопленной гостиной отеля «Ямато» народу собралось еще больше, чем прежде. Постоянные члены клуба, включая Киси и Есиоку, уже давно приехали и, рассевшись перед камином в больших, плотно набитых кожаных креслах, грели руки, протягивая их к огню. С ними был высокопоставленный офицер из военной полиции, которого я не знал. Я, как и все, не очень-то любил военную полицию. Мы жили в страхе перед ней, даже если сами служили в Квантунской армии. Но этот молодой офицер по имени Тода еще и держался как форменный хлыщ — постоянно поправлял отутюженную складку на брюках и смахивал пылинки с коричневых ботинок, всем своим видом демонстрируя высшую степень нетерпения и чванливости.

Я знал, что меня вызвали сюда не просто так, но уважаемые господа не торопились перейти к делу. Киси говорил о банальных государственных делах: ужесточении мер по увеличению производства на фабриках и шахтах, подавлении бандитских вылазок и тому подобном. Полковника Ёсиоку спросили, как здравствует император. Очень хорошо, ответил он, почему-то рассмеявшись. Разве что Его Императорское Величество чувствует непреодолимое желание сменить свое место жительства. Ему там наскучило. Его жены являются для него постоянным источником треволнений. Он не может спокойно целый день смотреть фильмы с Чарли Чаплином. Мы должны быть благодарны опийному маку, сказал Ёсиока, за то, что Его Величество всегда успокаивается после трубки или двух.

— Спасибо правительству Маньчжоу-го, надо полагать? — уточнил Киси, обнажив выпирающие зубы в ухмылке, похожей больше на оскал.

Ноздри Ёсиоки тревожно расширились.

Амакасу поднялся с кресла сменить пластинку и предложил мне выпить. Заглянув в стакан с виски, он сказал, что хотел бы обсудить одну деликатную тему. Все устремили глаза на меня. Я напрягся и взял себя в руки.

— До нас дошла информация, — сказал он, — что между вами и Ри Коран возникли деликатные отношения.

Я начал было протестовать, но он предостерегающе протянул в мою сторону руку.

— В этом нет никакой необходимости, — сказал он, — абсолютно никакой. Мы знаем, что вы никогда бы не совершили столь необдуманного поступка. Информация пришла от весьма ненадежного источника, точнее сказать, от женщины, которая всегда создавала сплошные проблемы и с которой, как я полагаю, у вас были весьма теплые отношения.

Я был поражен: неужели моя Восточная Жемчужина смогла зайти так далеко, чтобы навредить мне? Испортить мою одежду — это одно, но это уже могло уничтожить меня самого. Офицер из военной полиции с сильным кансайским акцентом[20]начал читать мне мораль. Он все время трогал рукой то ширинку на брюках, то пряжку на ремне, будто проверял, все ли у него там в порядке. И надувался, как голубь. Меня от него просто тошнило. Но сделать ничего было нельзя. Приходилось слушать, как этот молокосос говорит мне, что связи с местными актрисами порочат дело нашей миссии в Азии. Каждый мужчина имеет право слегка поразвлечься, вещал он, но интимные отношения — совсем другое дело. Все должны видеть, что мы, японцы, стоим выше подобного скотства. Мы несем на себе ответственность прежде всего. Мы здесь не для удовольствия, а для того, чтобы обеспечить наше лидерство и всеобщую дисциплину. И все время, пока он произносил свою речь, откуда-то доносился нежный голосок Ри: «Китайские ночи, ночи наших надежд…»

К моему огромному облегчению, Амакасу сменил тему разговора. Правда, облегчение это длилось недолго. Ёсико Кавасима, сказал Амакасу, стала для нас большой проблемой. И даже больше чем проблемой — серьезной угрозой. Кроме того что она распространяет лживые домыслы о Ри Коран, она становится опасной идеологически. Выяснилось, что она совершенно недопустимым образом треплется о политике, болтает о том, что японцы продают китайцам опиум. И даже встречалась с некоторыми заблудшими японскими идеалистами для создания партии в защиту китайской независимости. Сейчас, когда наступило очень непростое время для нашей миссии в Азии, ясно без слов, что подобным вещам следует положить конец.

— Мы должны избавиться от нее, — объявил офицер военной полиции, переключив внимание на сияющие носы своих ботинок и поворачивая их в разные стороны. — И поскольку вы знаете ее лучше, чем кто-либо другой, — продолжил он, — а также чтобы дать вам шанс скорректировать свое неподобающее поведение, решение этой проблемы мы хотим поручить вам. — На его лице промелькнула неприятная усмешка. — Кроме того, вы же должны свести с ней счеты. Вам ведь будет это нетрудно после всего, что она сделала с вами, не так ли?

Я взглянул на Амакасу — тот отвел глаза. Киси и Ёсиока о чем-то тихо шептались. Я был вне себя. Отказаться было невозможно. Даже сама мысль убить женщину, которую я так страстно любил, пускай она и хотела навредить мне, казалась невозможной. Теперь, когда деловая часть встречи закончилась, члены Клуба поклонников Ри Коран решили немного повеселиться. Заказали еще выпивки, и мужчины затянули песню, восхваляющую красоты Сучжоу. После полуночи Амакасу, с красной мордой и пьяный в дым, уже дирижировал своими палочками для еды, а все мы, выстроившись вдоль длинного обеденного стола, тянули «Воркуют голубки». Это был один из самых отвратительных вечеров в моей жизни.

Я не считал себя дураком. Я видел вокруг себя фальшь и лицемерие. Восточная Жемчужина говорила правду о торговле опиумом. Но она не могла увидеть всю картину в целом. Я все еще верил в наше предназначение на этой большой земле, даже несмотря на таких людей, как Киси или офицер из военной полиции. И хотя носил китайскую одежду, все-таки оставался японцем. Я любил Китай, возможно, больше, чем Японию, но я прекрасно понимал, что моя страна предлагает единственный путь к возрождению Азии. И даже если я в чем-то не согласен с политикой Японии или с чиновниками, которых обязали воплощать ее в жизнь, мой долг всегда оставался для меня очевиден.

И все-таки этого я сделать не мог. У меня не хватало моральной смелости убить женщину, которую я любил. И не было мужества даже на то, чтобы кому-нибудь заплатить за ее убийство. Поэтому я ничего не сделал. Вернувшись в Шанхай, отменил все свои встречи и стал пренебрегать основными профессиональными обязанностями. Три дня и три ночи, выпав из нашего убогого мира, я валялся на удобной кушетке в глухом закутке французской концессии и пытался сфокусировать взгляд на грациозной китаянке с меланхолическими глазами, которая изготавливала на ярко-синем пламени спиртовки черное и липкое вещество моих сновидений; ее ловкие искусные пальцы заполняли этим веществом чашечку моей трубки — и я уносился в блаженную даль забытья.