Состояние свободы - Нил Мукерджи

Джишну-да должен был вернуться за мной на следующий день, чтобы отвезти обратно в Калькутту. Машина привлекала внимание людей, в основном мужчин и детей, которые останавливались и смотрели на нее с явным любопытством. Самые смелые из детишек подошли к машине поближе и смотрели на меня не мигая. Старик, стоявший в дверях одноэтажного дома, что был примерно в двадцати футах от нас, позвал Шанкара и сказал ему что-то, что я не смог разобрать.

– Нет-нет, знакомые пиши[34], он приехал из Калькутты, а живет в Лондоне.

– Друг Дулала? – спросил старик.

– Аррэй, нет, нет. Я же сказал, он из Лондона.

– Он довольно далеко. Спроси его, он сюда приехал на корабле или прилетел на самолете.

Я изо всех сил старался не смотреть в лицо Шанкара. Он приказал мальчику, которому не было еще и двенадцати, нести мой рюкзак. Я сосредоточился на том, чтобы мое лицо выглядело вежливым и милым, и пошел за Шанкаром. Я слышал, как мальчики позади нас странно зашумели. Один из них начал болтать на несуществующем языке. Позже я понял, что это, видимо, была его попытка говорить по-английски. Двое из них стали петь популярную песню на хинди, где была английская строчка «Будешь моей чамак-чало?[35]», но они неправильно пели первые слова – и получалась какая-то абракадабра. Они постоянно говорили «хэллоу» и хихикали. Это слово беспрестанно звенело в моей голове, до боли в висках.

По всей видимости, Шанкар заметил мое раздражение и стал их прогонять. Это потребовало некоторого упорства: мальчики хоть и отступили немного назад, но продолжали свои выходки, хоть и на расстоянии. Через какое-то время им это наскучило, и они отстали.

Деревня Путихари оказалась приятным зеленым сюрпризом: повсюду росли деревья, кусты, лианы, были видны аккуратные хижины с соломенными крышами и ухоженными двориками, пруды. На банановых деревьях распустились цветы, рядом низко висели поспевшие колючие плоды джекфрута, а бамбуковые заросли, поля, финиковые и высокие кокосовые и бетелевые пальмы окружали собой всю деревню, где стояли хижины и кирпичные дома, выглядящие то ли полупустыми, то ли недостроенными. Зимнее солнце ласкало своим теплом. Я заметил, что на солнце сушатся бори[36] и красно-коричневые зерна или семена хлебного дерева, разложенные во дворах, окруженных цветущим красным гибискусом. Поля, на которых созрел урожай, были цвета золотого песка, сверкающего на солнце. На других земельных участках ничего не росло, и они будто ждали, чтобы их чем-нибудь засеяли, а кое-где на них виднелись сорняки, похожие на щетину. Шанкар продолжал обращаться ко мне «сэр», хотя я уже несколько раз просил его не называть меня так. Шанкар почти не говорил по-английски, но упорно продолжал периодически выдавать свой скудный словарный запас, говоря отдельные слова. «Цветок», – произнес он, указав на куст тагара; «утка» – когда мы прошли зеленое озеро, «курица», – сказал он, показав на петуха, нежившегося на солнце. Он явно ходил в школу, где у него были базовые уроки английского. Я все еще избегал зрительного контакта с ним.

Когда мы проходили мимо домов, люди выходили посмотреть на нас. Шанкар указал на низкий Г-образный дом из кирпича с жестяной крышей, который был в двадцати метрах от нас.

– Мы почти пришли, – сказал он.

Дом стоял прямо на краю огромного рисового поля, огороженного деревенскими домиками. Было заметно, что дом строили по частям, добавляя все больше комнат, когда на это хватало необходимых стройматериалов. Двор был безупречно чист; в одной стороне, вдоль низкой стены, высадили цветы и два деревца с краю от дома, а с другой – сливовые деревья и какие-то еще – я не смог разобрать. Перед верандой стояло несколько деревянных столбов, на которые был натянут брезент. Зеленый попугай в клетке, висевшей на балке, внимательно смотрел на нас. Металлические ворота были окрашены в голубой цвет, но на них уже виднелась ржавчина там, где заканчивался дом и начиналась низкая стена. За ней находились какие-то две низкие прямоугольные постройки, не соединенные друг с другом. У одной из них была жестяная крыша и крестообразные вентиляционные окошки в верхней части стены, а крыша другой была сделана из соломы. Казалось, что они были отделены не только друг от друга, но и от основного здания тоже, так как между ними был пустой участок, а вот что было на самом участке, мне разглядеть не удалось.

Нас вышла встречать целая делегация: произошло как раз то, чего я боялся. Ее возглавлял темнокожий мужчина с уже седеющими волосами и усами, которому на вид было где-то около пятидесяти пяти. Он был крепкого, жилистого телосложения, но с брюшком. Другой мужчина, стоявший чуть поодаль, был, очевидно, его младшим братом. Я предположил, что они оба братья Рену, хотя не видел с ней никакого сходства. Пятеро детей – три мальчика и две девочки разных возрастов, – от шести до двенадцати, – с любопытством смотрели на меня. Женщина, стоявшая в дверях, поспешно накинула анчол на голову. Двое мужчин, в возрасте от тридцати до сорока, стояли во дворе под деревом, по обе стороны от пластикового стула, на котором никто не сидел. Вышел мальчик, которого отправили вперед с моим багажом. Очевидно, он помогал им по дому; недолго посмотрев на меня, он куда-то убежал.

Темнокожий жилистый мужчина вышел вперед, приветствуя меня пранамом – держа ладони вместе и слегка склонив голову.

– Проходите, проходите, – сказал он (используя самую уважительную форму обращения на «вы», хотя я был где-то на четверть века моложе его), – как благородно позволить пыли с ног ваших упасть в хижине бедняков… – Затем он повернулся к детям, его тон изменился и он рявкнул: – Эй, вы все, что, не видите, кто к нам приехал? Живо поклонитесь ему в ноги, он же из Лондона.

Я так молниеносно отступил назад, будто увидел приближающуюся змею.

– Нет, нет, нет, в этом нет никакой необходимости, правда, не нужно, я вас очень прошу, нет, – выпалил я.

Дети остановились и смотрели то на меня, то на мужчину, вертев головой так, будто следили за игрой в пинг-понг.

Старшим был Раджа, его младшего брата звали Ратан; Рену была средним ребенком в семье. Женщина, которую я увидел, когда вошел, была женой Ратана – Мамони. Жена Раджи, Лакшми, была в доме, хлопотала на кухне. Мне представили женщин как «моя жена» и «моя сноха». Я узнал их имена позже, когда услышал, как к ним обращаются их мужья.

Нас отвели в темную комнату, чтобы представить матери Раджи и Ратана, хрупкой женщине, которая выглядела очень старой и практически ничего не слышала.

– Мама, он приехал из Лондона, – крикнул Раджа-да.

Он говорил по-бенгальски с акцентом, я заметил это и раньше, но его акцент отличался от акцента Рену: ее речь была ближе к пиджину, и она то и дело вставляла слова на хинди.

– Нет, я приехал из Калькутты, – сказал я, смущаясь и неестественно хихикнув, чтобы попытаться разрядить обстановку с помощью этой поправки.