Состояние свободы - Нил Мукерджи

Женщина ничего не слышала и ничего не понимала, ее слезящиеся глаза смотрели куда-то в сторону. Даже в такой прохладный день я был весь мокрый от пота. После того как мы вышли из комнаты, я услышал как она гаркнула: «Дулал, эли наки?» («Дулал, это ты?»).

Я не особого вникал в суть дела, когда Рену говорила, что Дулал для нее свет в окошке, но я заметил, что его имя уже неоднократно упомянули в разговоре за последний час. Я с ужасом ожидал предстоящего обсуждения моего спального места и того, в каком состоянии будет туалет, который мне вот-вот покажут, и все мои размышления о Дулале отошли на второй план.

– Выпейте чаю? – предложил Раджа-да. – Хотите для начала вымыть руки и умыться? Позвольте показать вам, где ванная комната.

Я пошел за ним. Всего в доме было три комнаты, две из них занимали братья и их семьи; надо заметить, что в комнате, где лежала пожилая женщина и доживала свой век, жили еще и Раджа, его жена и двое старших детей – мальчик и девочка. Третья комната, в углу дома, где сходились в угол две линии буквы Г, была размером с коробку, и я не мог понять, для чего она вообще использовалась – может быть, в качестве кладовки? А комната с коридором планировалась как еще одна спальня? Когда я стал об этом думать, то заметил, что полы были сделаны не из бетона, а из утрамбованной глины. Почудился ли мне легкий запах коровьего навоза в тот момент? Я не мог понять, как комнаты могли быть одновременно и такими пустыми, и такими загроможденными – там почти что ничего не было. Побелка шелушилась и отставала; на стене висел календарь из магазина в Гарбхете – Шри Бишвакарма Хардвер Ко. энд Санз, криво пришпиленный на гвоздь; ящерица сидела на стене у потолка, там, где она переходила в металлическую крышу; длинный коричневый термитник занимал собой стык двух стен. Мне явно было негде разместиться, но, к моему великому стыду, я не имел ни единой возможности извиниться за предоставленные хлопоты, не дав им понять, что я заметил, насколько у них стесненные условия. Лучше уж на все оставшееся время превратиться в бессердечное чудовище, беззаботно пользующееся их добротой, чем в очередной раз указывать им на их и без того тяжелую жизнь. Не в первый раз я пожалел о том, что не послушал свою маму; я и представить себе не мог, как на самом деле живут эти люди. Но почему Рену так настаивала на том, чтобы я поехал, если знала, что мой визит будет крайне затруднительным и неловким для обеих сторон?

За дальним торцом дома находились большой огород с овощами и пруд. Бо́льшая часть пруда была огорожена низким прямоугольным кирпичным коробом с крестообразными окошками, которые я видел из двора, – оказалось, что это ванная. В нее можно было попасть, открыв покрытую ржавчиной неокрашенную дверь, которая заканчивалась на высоте восьми – десяти дюймов от земли. Внутри находились слив и три ведра, на краю одного из них висел большой красный пластиковый ковш, и жестяная бочка, они все были заполнены водой до краев. Краны предусмотрены не были. Тонкая веревка, привязанная к двум гвоздям, прибитым на противоположных сторонах постройки, висела дугой по всей ширине ванной. На веревке висели две тонких гамчи[37].

– Мы купаемся в пруду, – сказал Раджа-да. – Мы набрали для вас воду в ведра, если вы вдруг не захотите в нем купаться. Вы умеете плавать?

Он замолчал, посмотрел на меня и засмеялся.

– Не хотите попробовать? – сказал он, то ли предлагая, то ли бросая мне вызов.

Я колебался.

– Вода вам может показаться слишком холодной, – заметил он, – сейчас все-таки месяц пауша[38]. В любом случае, бочки и ведра заполнены специально для вас.

Мы вернулись в первую комнату; как он мне успел сообщить, я буду спать в ней.

– Кровать для вас достаточно большая? Вы на ней точно поместитесь? Если нет, то можете спать на полу, у нас есть много шатаранчи[39], покрывал, одеял, простыней. Мы разложим все так, чтобы вам было максимально комфортно, не беспокойтесь об этом.

– Нет-нет… я вообще не беспокоюсь. – поспешил ответить я.

– Будьте как дома, понимаете? В дядином доме, мамар-бари. Вы называете Рену тетушкой, так что это ваш мамар-бари, понятно? – Он посмеялся над собственной шуткой; ему было так же неловко, как и мне, а возможно, даже еще больше.

Мальчик, Чанчал, принес чай, и за ним сразу появились Мамони и Лакшми, неся огромные тарелки с воздушным рисом – они выглядели как белые холмы – и еще одну тарелку с огромной порцией свежеобжаренных баклажанов.

– Ешьте их быстрее, а то остынут. – сказала Лакшми. – Я только вытащила их из масла. Там еще одна порция на подходе.

Я подумал было вежливо отказаться от такого количества еды, как бы поступил типичный бенгалец, но почти сразу решил этого не делать – жадность была сильнее.

– Ешьте, ешьте, – подначивал Раджа-да. – Такую еду вы не встретите в Лондоне, уж поверьте.

Он был прав. Эти жаренные в кляре баклажаны были восхитительны. Откусывая хрустящую корочку, обжаренную в масле калонджи, через мгновение ты начинал чувствовать нежнейшую мякоть баклажана, а воздушный рис добавлял блюду собственный уникальный хруст и оттенял остроту маленьких фиолетово-зеленых перцев чили…

– Ну как, нравится? – спросил Ратан-да. – Могу поспорить, что да.

И спорить действительно было не о чем: я даже закрыл глаза от удовольствия, когда смаковал это блюдо.

Дети Ратан-да выстроились вдоль стены и смотрели на нас, будто перед ними разворачивалось какое-то цирковое представление: они открыли рты от удивления, а их глаза стали большими и круглыми, прямо как у сов. Самая маленькая из них, девочка лет шести, бесстрашно вышла вперед и протянула мне что-то похожее на почтовую открытку с рисунком. Я перевернул ее, увидел немецкую печать, потом быстро сообразил, что нехорошо читать письмо отправителя, и перевернул обратно. На картинке был изображен старый, красивый мост через реку, а за ним замок, а внизу слева написано: «Гейдельбергский старый мост и замок».

– Скажи ему, кто это прислал, – тихо попросил ее Раджа-да.

Девочка уже утратила всю свою смелость и убежала назад, к двум своим братьям.

– Кто ее прислал? – поинтересовался я.

– Мой старший сын, Дулал. Он учится в Германии, в Гейдельберге.

Я перестал жевать и посмотрел на него. Он что, шутит?

– Он живет там уже три года. Это блюдо, мури-бегуни, которое вы сейчас едите, его любимое. Он ест его каждый день, когда приезжает.

– А что он изучает? – спросил я хриплым голосом.

– Орэй баба[40], вот ты меня и подловил! – посмеялся он. – Я ничего в этом не смыслю, все проходит мимо ушей. Мы глупые, неграмотные фермеры. – (Затем он сказал известную бенгальскую фразу: муху-шуху чаша буша мануш – «как я могу сказать тебе, что он изучает?»).