Тоннель - Туве Альстердаль

У второй опоры моста направо отходила улочка. Следом шел переулок, через пятьдесят шагов по которому должна была находиться аркада с книжными полками и кофейными столиками, от чего складывалось ощущение, что ты в помещении и в то же время на улице.

Я спросила было ключ в кафе, но его там не оказалось.

— Ваш друг уже прибыл.

Хорошо было бы, если бы я могла сказать, что приехала в Прагу, только чтобы посетить магазин «Икеа», но меня ждал он. И это никак нельзя было назвать смягчающим обстоятельством.

Поль. Как объяснить Поля?

Как он выглядит в этом прозрачном полуденном свете, когда я вхожу в номер. Как солнечные лучи пробираются в полутемный переулок и находят его, полулежащего, вытянувшегося на постели с ноутбуком, волосы немного взъерошены, словно не знают, в какую сторону им расти, через открытое окно влетает шум кофеен и баров внизу на улице. Он в центре чего-то, что есть его мир, и в то же время нет, он словно бы рассеивается, разлетается на мельчайшие частицы, пребывая везде и нигде. Стопка партитур на круглом маленьком столике, брошенная на пол сумка, черный костюм с белой рубашкой на вешалке на двери ванной.

Как бы мне хотелось перепрыгнуть через то, что происходит сейчас в номере, опустить детали, но не выйдет. Тогда будет ничего не понятно.

Музыка с Карлова моста доносится сюда, но очень слабо, и мы способны расслышать ее только потому, что все наши чувства в этот момент обострены до предела и вибрируют.

— Слышишь, — говорит он. — Это Дебюсси.

Он встает, и снова этот его аромат. Слишком сильный, парфюмерный. Меня смущает, что он сменил лосьон для бритья. Его кончики пальцев наигрывают звучащую вдалеке мелодию на моей руке, движутся вверх по внутренней стороне предплечья, где самая чувствительная кожа. Такое чувство, словно никто прежде не касался меня там. Или делал это совсем не так. Не знаю, почему мы стесняемся друг друга. Почему до сих пор не в постели. Разве уже не минуло четверть часа с тех пор, как я поднялась в номер или даже больше? Несколько месяцев с момента нашей последней встречи. Каждый раз может оказаться последним и вместе с тем — первым.

— Тебе не следовало звонить, — сказала я. — Мы же договорились.

— Это ты так решила. Сердишься на меня?

— Я просто вне себя.

— Ударь меня, если хочешь.

Я делаю, как он говорит. Это часть нашего ритуала. Сражаясь, мы падаем на постель. Возможно, именно за этим я и возвращаюсь к нему снова и снова. Колочу его, пока он не защелкивает наручники на моих запястьях.

— Зачем же ты тогда сюда приехала?

— Потому что ты просил.

— Потому что ты не можешь сказать «нет».

— Могу.

— Тогда скажи.

— Нет. Нет. Нет.

Окно открыто, ни одна занавеска не колышется. Музыка все неистовее, мужские руки под моим платьем, все эти тряпки, которые лишь препятствие у нас на пути. Кто-нибудь может увидеть нас, услышать, из кофеен внизу, в переулке, и спросить себя, чем это они там занимаются. А потом рассмеяться или, наоборот, покраснеть, тайно мечтая оказаться на месте этих иностранцев, которые занимаются любовью, пока не победят или не сдадутся.

— Выходит, тебя по чистой случайности пригласили концертировать в Праге?

— Хочешь верить, что это случайность?

— Да… Нет.

Он замотал мне простыней рот, чтобы я больше ничего не смогла сказать.

Я не заметила, когда его партитуры успели разлететься по полу — теперь придется повозиться, чтобы сложить все обратно. Ползая передо мной по полу с нотами в руках, он с выражением глубокой сосредоточенности на лице раскладывал их по порядку. Я наблюдала с кровати за тем, как он, по-прежнему голый, ползает на четвереньках. Даже не знаю, что бы я сказала о его теле. Нужно ли его вообще описывать? Оно становится тогда таким жалким, словно все сводится к одной лишь физической оболочке. Напрягшиеся на бедрах мускулы, когда он поменял позу, потянувшись за очередным листком. Тонкая шея, которая напомнила мне породистого кота, когда я впервые увидела его. Бледная кожа — он не любил бывать на солнце. Причина крылась в каком-то кожном недуге, с которым он справлялся с помощью мазей и лекарственных препаратов. Болезнь не заразная, но оставляющая светлые пятна на спине и ниже. Я вытянула ногу и пальцем погладила одно пятнышко. У меня возникло желание сделать нечто такое, что физически невозможно.

— Не сейчас, — сказал он и, рассмеявшись, попытался отпихнуть мою ногу и следом мои руки, отмахнуться от моего лица. — Мне нужно привести все в порядок перед концертом, сходить в душ. Нам пора одеваться, я заказал столик. Слышишь, перестань.

* * *

Мы прогуливались рука об руку. Такое бывало не часто, куда реже, чем мы занимались любовью. Если уж на то пошло, то всего один-единственный вечер, после концерта в Эребру, когда ему удалось отделаться от своих коллег-оркестрантов и он шел, держа меня за руку, на глазах у всех прохожих. Тогда это меня смущало. Я никого не знала в Эребру, было темно, и задувал ледяной ветер. Дело было в феврале, и навстречу нам попадалось не так много прохожих, но я все равно видела в их глазах наше отражение. Голограмму. Проекцию. Иллюзию того, что мы пара.

Наверное, мне не стоило называть это любовью. Сколько встреч у нас было? Больше десяти, но меньше двадцати.

И меньше года с тех пор, как это началось.

Должно быть, я обратила на него внимание уже во время того первого концерта. Мужчина, который солировал на кларнете. У него была долгая партия, я в этом уверена, только не спрашивайте меня, кто ему аккомпанировал. Билет мне дала подруга, чей муж заболел, она была знакома с кем-то из оркестра, это был юбилейный концерт, и по этому случаю после выступления состоялась небольшая вечеринка. Потом я осталась на ночь. Он жил в отеле на Королевском Повороте, все это казалось безопасным и одновременно смертельно опасным. Я всегда питала слабость к высоким мужчинам, а тут еще кларнет, который поднимался, обнаженный в своем звучании, и его пальцы, которые летали и нажимали на кнопки, словно он прямо в это самое мгновение изобретал тона и аккорды, или мне только кажется, что во всем этом уже тогда таилось что-то неизбежное. Нечто такое, чем понемногу запасаешься, чтобы в тот день, когда тебя призовут к ответу, было на чем строить себе защиту. После этого я больше уже не могла слушать классическую музыку ни с кем другим и никогда не включала ее дома.

Я покончила с этим прежде, чем мы начали продавать дом. После этого я встретилась с Полем лишь раз. Многие посчитали бы, что я предала Даниеля, но правда заключалось в том, что я не смогла бы предать никого из них.

* * *

А теперь вот Прага. Концерт был коротким, он проходил в роскошном вычурном зале в огромном концертном комплексе. На мне было платье из темно-синего бархата, еще ни разу не надеванное, а Поль в своем черном костюме; мы шли по улицам старого города, направляясь в ресторан, где Поль заказал столик. Никто не узнал бы нас здесь. Мы продолжали держаться за руки, ощущение его теплой, но совсем не сильной хватки. Возле крохотной и ужасно старой церквушки он остановился. Серый массив камня со сводчатыми окнами и чрезвычайно заостренной крышей словно приседал между более высокими домами, выкрашенными в нарядные светло-голубые, розовые и белые тона и похожие на пирожные, покрытые сахарной глазурью. Церквушка находилась на перекрестье туристических маршрутов, и мы оказались на пути оживленного людского потока.