Мадам Осень - Инна Бачинская

…Он просидел в кресле в гостиной целую вечность, как ему показалось — он хотел увидеть счастливого соперника; он сидел в собственном доме, хоронясь, как тать, в полутьме, сцепив до боли кулаки, превратившись в каменную статую. Сидел, сгорая на медленном огне отчаяния, ненависти и гнева, придумывая кару отступникам, представляя самца, который не постеснялся прийти в дом к любовнице… при живом муже! Он подыхал от страстного желания увидеть его и узнать: кто?

Терпение его было вознаграждено в конце концов — он увидел его. Сначала легкий шум наверху — открылась дверь спальни, легкая возня, сдавленный смех и шепот; луч фонарика — света они не зажигали. Бесшумные шаги на лестнице — они переступили скрипящую третью сверху ступеньку; прощание, шепот, звук поцелуя, как ему показалось; потом открылась входная дверь, потом закрылась; легкие шаги на крыльце, вот он сбежал по ступенькам…

Он рассмотрел мужчину и узнал его. Это был Ростислав.

* * *

— Олежка, а чего я скажу! — закричала выскочившая в прихожую Анжелика, заслышав звук ключа в замочной скважине.

Монах испуганно отшатнулся и прикрылся рукой:

— Господи, напугала! Ты чего не спишь?

— Тебя жду! Сейчас я тебя убью!

— Что случилось? — пробормотал Монах, пытаясь вспомнить, чего он такого намутил. На всякий случай сказал: — Это не я, по чесноку. Может, Жорик?

— При чем тут Жорик? Вот, книжка Сунгура, та, что ты принес, последняя! «Колокольный звон»! В ней героиня убивает любовника ножницами! Представляешь? Читаю и глазам своим не верю! Вот!

Монах схватил книгу и уставился на Анжелику, соображая. Потом вытащил из кармана мобильный телефон. Заорал:

— Лео, ты уже дома? Отбой, меняем планы. Жду тебя у Митрича! Прямо сейчас! Немедленно!

Сунув книжку под мышку, он выскочил из прихожей.

— Куда? — запоздало закричала Анжелика. — Ночь на улице!

Но Монах уже, топая как слон, несся вниз по лестнице.

… — Вот! — он протянул книгу Добродееву. — «Колокольный звон». Из «Червяка»! С автографом автора. Пришлось купить, подарил Анжелике.

— Что это? Снова книжный суд… как его?

— Нет, Леша, это последний роман Сунгура, в нем героиня убивает любовника ножницами. Анжелика нарыла.

— Что?!

— Страница двадцать девять. Женщина убила любовника. Я просмотрел на ходу, банально до оскомины — он ее бросил, она его убила. Ножницами. В выборе орудия убийства тайный смысл — она была моделью, он дизайнером, оба имели отношение к ножницам — ссора имела место в ателье. А потом стала косить всех подряд, типа слетела с катушек и тронулась умом. Ножницами. В смысле, стала мстить этим козлам, снимая их по барам и ресторанам. Опера́ метались по городу, как слепые котята, бары и рестораны опустели, всюду царили паника и ужас. В конце концов ее вычислил Одинокий Волк. Там потрясающая финальная сцена, где она плачет у него на груди и рассказывает свою биографию, а он борется с собой — заложить ее или отпустить с богом.

— И что? — спросил Добродеев с любопытством. — Отпустил?

— Не успел. Дело было на мосту, она вдруг перепрыгнула через парапет и упала в реку. С тех пор ее никто никогда больше не видел.

Долгую минуту они смотрели друг на друга.

— Я так и знал, что добром это не кончится, — сказал Добродеев. — Если бы хоть не ножницами…

— Ты думаешь, это не случайное совпадение?

— Какие уж тут случайности! — скорбно покачал головой журналист. — Я боюсь, Христофорыч, что…

— Ты думаешь?

— А ты?

Монах задумался, пропустил сквозь пальцы бороду; потом сказал:

— Не хотелось бы каркать, но, как все фаталисты, я верю в закон парных случаев. Значит, жди теперь или землетрясения, или извержения вулкана… в смысле эха первых ножниц… как-то так.

— Эха первых ножниц… — повторил журналист, словно смакуя. — Или бумеранг!

— Ну… вполне, — не стал спорить Монах. — Причем в юбке или мундире.

Беседа членов Детективного клуба могла бы показаться стороннему слушателю несколько бессмысленной и сюрреальной, но не следует сбрасывать со счетов трудный вечер, плавно перетекший в ночь, и количества выпитого для пользы дела алкоголя. Главное — они друг друга понимали вполне.

— Что будем делать? — спросил Добродеев.

— Будем думать. Чего-то я проголодался, Леша. По бутербродику?

* * *

…Чуть скрипнула дверь. Алена, вырванная из некрепкого еще сна, рассмеялась и прошептала:

— Вернулся? Не боишься? Иди сюда!

Черная фигура, издав невнятный звук, метнулась к кровати, выдернула подушку из-под ее головы, прижала к лицу. Женщина извивалась, пытаясь сбросить нападавшего, но тот был сильнее…

Роман Минаев. Злой рыцарь.

Лара ушла утром, не заглянув к отцу. Сунгур, сгорбившись, сидел на кухне, перед ним стояла чашка кофе… Лара сказала как-то, что папочка любит ирландский кофе; это какой, удивился Сунгур. Это с коньяком, пояснила Лара, фифти-фифти — обычный, увеличение дозы коньяка по желанию — ирландский-плюс. Перед ним стояла чашка ирландского-плюс, где кофе было мало, а коньяка много, и оттого цвет у напитка был неприятного бурого оттенка. Он смотрел в окно и отпивал из чашки, чувствуя как никогда, что жизнь его закончилась. Он слышал, как хлопнула входная дверь — ушла Лара. Ушла, не пожелав ему доброго утра, не рассказав о планах на день… Знает? Видела? У влюбленных чутье, они чувствуют измену уже тогда, когда на горизонте появилась лишь легкая тучка. После памятного ужина, втроем, а потом вчетвером, Лара словно закрылась. Сунгур раз или два пытался завести разговор о ее отношениях с Ростиславом, но дочь разговора не поддержала, отделавшись краткой фразой, что у них все хорошо.

Он просидел так всю ночь, до самого утра. Задремал, а когда открыл глаза, за окном было утро; на столе стояла полупустая бутылка коньяку. Он поднялся, включил кофеварку. Его мир, такой шаткий и хрупкий, державшийся вопреки реальности, рассыпался как карточный домик, и теперь в его жизни начиналась новая полоса. Он знал, что никогда не забудет, как шел вверх по лестнице, как старательно переступил через скрипучую ступеньку, испытывая стыд и унижение за то, что собирался сделать, за то, что оказался в состоянии униженного и жалкого, зная, что будет стоять как шпион под дверью ее спальни, прислушиваясь, разрываясь от ненависти и ревности… Он помнит, как у него мелькнула мысль не лезть в эту грязь, оставить все, как есть, и продолжать делать вид, что все нормально в датском королевстве… сочинять книги, пересекаться с женой за завтраком, радоваться общению с Ларой. Он понимал, что это все может рухнуть в одночасье, и не мог остановиться — старательно засовывал голову в петлю.