Дюжина аббатов - Лаура Манчинелли

– А вы что же, действительно верите в демонов, монсиньор? – мягко спросила Священница у Ипохондрио.

Он был так погружен в свои видения, что не ответил ей и даже не поднял головы. Герцог Франкино, услышав вопрос, уже было собрался что-то спросить и даже нахмурил брови, но потом передумал. Венафро улыбнулся своим мыслям.

На следующее утро, когда солнце наконец прорвалось в окна замка сквозь розоватые облака, которые не спешили растаять на вершинах гор, аббат Ипохондрио в черной рясе до пят появился на пороге зала и спросил у маркизы:

– Где мальчик?

– Пойдите поищите, – небрежно ответила маркиза.

Старик рыскал по всему замку, обращаясь ко всем, кого встречал. Но никто – ни Венафро, ни Священница, ни мессер Гоффредо, не знал, где мальчик. Аббат искал повсюду: в кухне, на конюшне, наконец он вышел во двор, приподняв сутану, чтобы не запачкать ее. Самый красивый петух курятника прогуливался по двору и, распустив насколько возможно свой черно-красный хвост, приветствовал аббата звучным «кукареку». Аббат примерился, чтобы отвесить ему хорошего пинка, и в этот момент обнаружились его носки в красную и черную полоску. Кто-то весело засмеялся из окна, аббату даже показалось, что это была женщина; он посмотрел вверх, но никого не заметил. Растерянно он прошелся по двору, поглядывая туда-сюда, пытаясь различить среди тысячи стуков и шорохов детские шаги или что-нибудь подобное. Наконец он приблизился к двойной зубчатой стене.

И тут священник вдруг услышал игру на флейте. Это были всего лишь две ноты, повторявшиеся через равные интервалы. Казалось, что где-то кукует кукушка. Это «ку-ку» все время звучало из разных мест. Вертя головой в поисках виноватого, он заметил юношу и девушку, которые, обнявшись, выходили из коровника. В правой руке у парня был большой подойник с молоком, свободной рукой он обнимал девушку за шею. Когда он попытался поцеловать ее, подойник наклонился и молоко пролилось, а девушка засмеялась. Потом она взяла у него из рук ведро, поставила его на землю и положила руки юноши себе на талию, обнимая его за шею и целуя.

– Бесстыдники! – закричал Ипохондрио, приподняв сутану, чтобы броситься к ним.

Они перестали целоваться, посмотрели на аббата и, смеясь, убежали. Ипохондрио достался только подойник густого молока. В томном воздухе раннего утра разносились звуки виолы – это герцог Франкино сидел верхом на парапете балкона и смотрел на окна маркизы. «Ку-ку, ку-ку!» Флейта была слышна все ближе, над первой из зубчатых стен.

Конечно, маленький нахальный флейтист прятался за более высокой стеной. А может быть, у него вовсе и не было нужды прятаться, потому что он был так мал, что стена полностью его скрывала.

– Всемилостивейший Боже! – вскричал Ипохондрио, подслеповато глядя вверх.

Он никого не увидел, но зато заметил, что рядом была лесенка, которая вела на площадку между стенами. Он поднялся, но его замутило до сильного головокружения. Низенькая стена едва доходила ему до колен. Несмотря на это, он мужественно поддернул сутану и начал осторожно продвигаться к тому месту, откуда слышались звуки.

«Ку-ку, ку-ку». Звуки на сей раз неслись с противоположной стороны.

Ипохондрио решительно подоткнул сутану и направился в другую сторону. На этот раз звук был совсем рядом с ним, но это было уже не кукование. Маленький флейтист заиграл гавот и, очевидно, шел перед ним, так как звук все время звучал впереди. Наконец аббат увидел маленького негодяя. Он и не шел и не бежал – он пританцовывал, медленно продвигаясь вперед, держа в руках флейту, как маленький лесной бог. Под прикрытием двойной стены он чувствовал себя очень уверенно. Ипохондрио посмотрел вниз, задохнулся от страха, но, подстегиваемый чувством долга, прибавил шагу.

– Погоди ж ты, я тебя догоню… – пробурчал он и припустил изо всех сил.

Но аббат был слишком высок, и низенькая стена не могла послужить ему защитой. Сутана предательски обвилась вокруг его ног, но, несмотря ни на что, он продолжал свой путь. После гавота последовало длительное молчание. Ипохондрио шел вперед, хотя его и смутила эта тишина. Вдруг дьявольская сальтарелла грянула у него за спиной.

– Этот дьяволенок подобрался ко мне с другой стороны… – запыхавшись, пробормотал аббат и уже было повернулся, чтобы бежать в противоположную сторону.

Он так спешил, что выпустил из рук сутану, и, не заметив этого, продолжал двигаться вперед, пытаясь нагнать эту веселую танцевальную музыку… и упал, исполняя свой долг… Он свалился с самой высокой стены замка. Кто-то видел, как прошелестела вдоль стены его сутана. Затем на пороге замка увидели то, что от него осталось.

Yferis ad imperia, eya,

Renascuntur omnia, eya…

Апрель начался дождями, теплыми дождями, которые принес сирокко. Ветви деревьев отяжелели, семена в земле набухли. Однажды утром, когда все небо было затянуто тяжелыми грозовыми тучами, маркизу ди Шайян разбудило пение, сопровождаемое звуками лютни. Оно раздавалось со двора. Свет в окне помутнел от дождя; ветер доносил неразборчивые слова песни. Маркиза, однако, узнала этот голос и подбежала к окну. За залитыми дождем стеклами она увидела певца: на нем был черный плащ, белокурые волосы прилипли к вискам и шее, голубые глаза смотрели прямо на нее. Она прижала ладони к окну, припав к нему всем телом, как будто хотела пройти сквозь стекло, смешаться с дождем и полететь навстречу певцу. Должно быть, он увидел ее побледневшее лицо за оконным стеклом, потому что голос у него дрогнул и он замолчал, опустив лютню. Дождь усилился и скрыл за своей пеленой и женщину в окне, и певца, стоящего во дворе.

Маркиза спустилась и встретилась с ним в зале, он стоял там в мокром плаще, с прилипшими к лицу волосами.

– Я принес вам подарок, маркиза, – сказал он и распахнул плащ.

В руках у него была корзина черешни. Маркиза в изумлении взяла ее.

– Значит, в мире есть места, где уже поспела черешня?

– Есть места, донна, где на лозах уже завязались маленькие гроздья, где в садах цветет мальва, а на деревьях цветы сменились плодами.

Маркиза сняла с него мокрый плащ, дала сухую одежду и усадила возле камина. Она подала гостю кубок с вином и, греясь у огня, принялась расспрашивать его о тех местах, где уже поспела крупная и красная черешня, в то время как из водосточных труб в замке ди Шайян еще лилась талая вода.

– Я оставил савойские снега в начале весны, – начал трубадур, – в горах еще был лед. Однажды туманным утром я пустился в путь из замка Шамбери. Я отправился на поиски солнца. Я шел на юг, оборачиваясь время от времени, чтобы посмотреть на замок, где провел всю зиму. Я мысленно прощался с далекими башнями и пришпоривал коня, направляясь к голубому морю. Потом начался лес, который скрыл все от моих глаз; небо, горы и даже замок. Я долго ехал по нескончаемому лесу, еще заснеженному и оттого печальному. Я думал о голубом море, над которым светит солнце Прованса. Но, Бог мой, донна, где солнце, где море? Я шел, как слепец, в тумане через лес; в чащу спускалась беззвездная ночь. Случись мне найти нору, сеновал или шалаш, я улегся бы спать не хуже короля на роскошной постели, но мне не было укрытия, а в густом лесу было так темно, что я его не видел. Мой конь грустно брел, и нашим единственным укрытием в ту ночь служил мой плащ. Я уже совсем обессилел от голода, холода и страха, как вдруг почувствовал, что конь подо мной приободрился, ожил и припустил вперед. Я поднял голову и сквозь смеженные сном веки увидел среди голых ветвей неясное свечение – как будто бы заря несмело пробивалась сквозь тучи. Лес расступался, свет заметно побелел, и когда мой добрый конь вынес меня из леса, я обнаружил, что стою на открытом месте. Я увидел, как в белесом тумане восходит солнце, и услышал легкий шелест волн. Когда над озером Бурже рассеялся туман, красный солнечный диск, поднявшись, осветил снежные шапки гор и монастырь, белый и спокойный, по другую сторону озера. Мы направились туда, и нас встретили прочные заиндевевшие стены. Мы провели там один день и одну ночь, а потом пошли вниз по реке, что от Савойских гор спускается прямо к морю. Небо стало яснее, природа радовала взгляд; в воздухе витал аромат цветов. Я вдыхал этот теплый, горько-сладкий запах, не понимая, откуда он исходит. Потом вдруг я увидел их – миндальные деревья в белом цвету между башен Авиньона. Деревья, которые растут там, где благосклонное небо даже зимой знает солнце. В городе было полно цветов: нарциссов и длинных золотистых ирисов, пучками привязанных к стволам дубов, на которых не распустилась еще зеленая крона. Голубое море звало меня к югу, и я оставил Авиньон с его балами в честь наступления весны. И вот под копытами коня уже зеленеет Камарг. Его интенсивный цвет разбавляют фиолетовые цветы эрики и ароматные белые водяные лилии. Кобылы бродили по полям с тонконогими пугливыми жеребятами, дикие кони табунами проносились меж дубовых рощ и расцветающих кустов боярышника. Аисты в небе тянулись к северу.